Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

Но напротив этой утренней зари встала другая утренняя заря: все более возвышая сердце, шелестели они обе, словно два хора, одна напротив другой, проявляя себя в звуках, а не в красках, – как если бы неведомые блаженные существа выпевали радостные песни за спиной у Земли. Черный цветок с пауком в чашечке судорожно уклонялся от света и наконец надломился. На венчик лилии наматывались звезды с небесного колеса, и он теперь сделался светло-голубым. Под воздействием этого полнозвучия цветы дозрели до того, что превратились в деревья. Дети на глазах повзрослели, стояли наконец как боги и богини – и очень серьезно смотрели на восток и на запад.

Хоры двух утренних зорь теперь как бы обменивались громами, и каждый удар грома вызывал более мощный отклик. Два солнца должны были взойти под такое звучание утра. Но смотри, когда они собирались появиться, звуки зазвучали тише, а потом повсюду всё смолкло. Амур полетел на восток, Психея на запад, и наверху, посреди неба, они встретились, и тогда оба солнца взошли – то были лишь два тихих звука, умирающих и пробуждающихся друг для друга; они звучали, может быть, так: “ты и я”; два священных, но страшных звука, извлеченных, можно сказать, из сокровеннейших глубин груди и вечности, – как если бы Бог сказал себе первое слово и сам же себе ответил первым словом. Смертный не может слышать такие звуки, иначе он умрет… Я, спящий, всё глубже погружался в этот сон, но мне, опьяненному сном и смертью, казалось, будто меня обволакивает и отравляет цветочный аромат одного из пролетающих мимо парадизов —

Но тут внезапно я вновь очутился на прежнем, на первом берегу, и злая врагиня опять стояла в воде; однако теперь она дрожала, будто от холода, и испуганно показала мне на гладкое море у нее за спиной, со словами: “Эта вечность прошла, надвигается буря, ибо море уже взбаламучено”. Я посмотрел туда: бескрайняя гладь превратилась в бессчетные бугры, в бурю высотой до неба; но далеко на горизонте из-за этих зубцов проглядывал кроткий свет утренней зари… Я, однако, проснулся; что же ты скажешь, брат, об этом искусно-состыкующем сне?»

«Ты это тотчас услышишь, вслушиваясь в свою постель», – ответил Вульт, взял флейту и пошел, наигрывая на ней, прочь из комнаты – вниз по ступенькам – из дома и к зданию почты. Он уже был на улице, а Вальт все еще восторженно слушал, как говорят с ним удаляющиеся звуки, – не сознавая, что вместе с ними удаляется и его брат.

Конец четвертой книжечки

Грубиянские годы(Flegeljahre; в русской традиции – «Озорные годы»). Название романа многозначно. В современном языке это выражение понимается как «отроческие годы», «переходный возраст», но такое понимание утвердилось именно после публикации книги Жан-Поля. Вообще же Flegel означает «молотильный цеп», а также «невежа, грубиян, хам» – изначально так называли деревенских парней, которые и работали этими цепами, и нередко использовали их как оружие в драках. Эпитет «грубиянский» можно отнести и к персонажам романа [13] Вульт, например, позволяет себе грубые выпады в адрес живого и здравствующего ко времени написания романа критика Г. X. Меркеля (стр. 592–594), а Вальт является перед Клотаром в дворянском камзоле (носить который не имеет права), что вызывает реплику графа: «Я одного не понимаю: как можно быть до такой степени наглым» (с. 294). , и к некоему периоду их жизни – к самим годам, которые этих персонажей «обмолачивают». Наконец, это понятие приобретает дополнительную окраску в контексте представлений Жан-Поля о литературе. Как пишет в книге о «Грубиянских годах» Густав Ломан ( Lohmann , S. 311), Жан-Поль первоначально намеревался назвать роман «Поэтические грубиянские годы» ( Dichterische Flegeljahre) или «Грубиянские годы поэта» ( Flegeljahre eines Dichters). Вульт – в романе – собирается назвать свой роман «Неуклюжие годы поэта» ( Tolpeljahre eines Dichters ), а Жан-Поль в «Приготовительной школе эстетики» пишет, что «поэзия переживает сейчас юношеское брожение» ( Эстетика , с. 336), буквально: «…переживает сейчас свои неуклюжие годы» („Insofern hat die Dichtkunst jetzo ihre Tölpeljahre “, Jean Paul V, S. 382).

Еще одним синонимом слова Flegel оказывается у Жан-Поля Grobian , «грубиян». В «Приготовительной школе эстетики», уделяя много внимания таким «грехам» молодых писателей, как невежество, самодовольство, мизантропия, он пишет, что грехи эти были свойственны и ему самому ( Эстетика , с. 322–323; Jean Paul V, S. 368; курсив мой. – Т. Б.):

Настоящий лектор и сам несколько раз усаживался в кресло эстетического судьи и судил свысока, но, пока он сидел, у него не пропадало ощущение, что стоящая перед ним сторона на несколько вершков выше ростом. Напрасно силился он внушить себе грубое чувство превосходства ( grobe Gefiihl von Uberlegenheit ), поддерживающее даже самых низких критиков в минуту, когда они выступают против самого великого писателя, – благодаря чувству превосходства они оказываются в столь удобной позиции в отношении человека, вызывающего робкое почтение во всех читателях, что с непринужденным видом грубияна ( wie ein Grobian) могут весело облаивать его ( binflegelt : собственно, «вести себя как Flegel») и изливать себя без остатка…

«Грубияном» ( Flegel ) назван и один из персонажей этого романа, студент Зрюстриц, alter ego Жан-Поля, причем специально подчеркивается «его сходство с так называемыми гробианами» (с. 434). Гробианизмом называлось течение в среде немецких бюргеров, которое осмеивало подражание романской (французской и итальянской) моде и превозносило якобы естественную грубость нравов. В «Приготовительной школе эстетики» есть специальная главка о «гробианстве» (в русском переводе: «грубиянстве»), в котором Жан-Поль видит опасность для себя и вообще для поэтов ( Эстетика , с. 365; курсив мой. – Т. Б.):

Из примечания к «Жизни Гёца фон Берлихингена, написанной им самим» я узнал, что в 1391 году в Гессене существовало благородное сообщество, члены которого именовались фусциариями, то есть наличниками, или дубинниками, от той железной палицы, которая служила в то время оружием. Вполне пристало и нам называть себя наличниками , стоит только поразмыслить над тем, что вызванные нами же самими зимние месяцы литературы привели не столько к морозам, сколько к нападениям на людей и волчьему вою. Хочется быть сильными, как Геркулес, – но празднество Геркулеса справляли, изрыгая проклятия…

В этом кратком историческом экскурсе соединяются разные аспекты значения слова Flegel (jahre), как я его понимаю (только обозначенные на латыни): «грубиянство» как особое направление в литературе, задиристость молодых людей и даже железная палица, используемая в драках (почти то же самое, в смысле интересующих Жан-Поля функций данного оружия, что и молотильный цеп).