Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

– Всё в целом будет читаться как пособие по стилистике. <���…>

– Я выражу свое мнение о веймарском театре, а также о не уступающих ему по величине театре мироздания и театре человеческой жизни.

Но самой странной оказывается еще одна часть рамки: нумер 50, «Письмо И. П. Ф. Р. членам Хаслауского городского совета». Во-первых, в ней повторяется история с завещанием, только теперь «наследство сарыча, истребителя мышей»\ должно достаться – по ходатайству Жан-Поля – «внутреннему человеку» Зрюстрицу, которого еще только предстоит воспитать. Во-вторых, к жилищу Жан-Поля, оказывается, «следует причислить» и его тело , а поскольку завести себе «собственного рецензента» (Зрюстрица) собирается некая компания из пяти писателей, которых, как объясняет Жан-Поль, Зрюстриц величает «пятью директорами, даже пятью чувствами ученого мира, а я, по его словам, являюсь среди них Вкусом», то нельзя исключить, что все, о ком здесь идет речь, – части одной личности, а именно, пять чувств, воспринимающих окружающий мир, и еще особый «внутренний человек». Интересно здесь и упоминание, что Жан-Поль собирается прочитать на Лейпцигской ярмарке, в 1804 году, «Лекции по искусству» – которые действительно вышли, к этому времени, под названием «Приготовительная школа эстетики». Роман, получается, каким-то образом привязан к теоретическому сочинению Жан-Поля, в котором, среди многого прочего, можно прочитать и о вкусе ( Эстетика , с. 298; курсив мой. – Т. Б.):

Ибо поскольку поэзия побуждает к игре все силы всех людей, то и каждой силе, правящей в отдельном человеке, она предоставляет наиболее широкий простор для развития, она выражает человека, но не ярче, нежели человек сам выражает себя в ней благодаря своему вкусу.

В заключение, из последней перед подписью фразы, мы узнаем, что составитель письма обращается в нем к «какому-нибудь высокоблагородному городскому совету» (курсив мой. – Т. Б.).

В подлиннике Maushack: слово «сарыч», буквально означающее «истребитель мышей». Это имя приводит на память Петера Эймана, персонажа романа Жан-Поля «Геспер» (1795): он был придворным капелланом в (вымышленном) княжестве Шеерау, в деревне Ст. – Люне, и проявлял свой буйный нрав, убивая Библией мышей. В его доме провели детство главные персонажи романа, Виктор и Фламин, отчасти напоминающие пару Вальт-Вульт.

Попробуем теперь разобраться с персонажами романа, начав с главных действующих лиц – и (поскольку речь, судя по всему, идет об аллегории) обращая внимание на их имена.

Имя завещателя , как я думаю, восходит к личности нидерландского художника (пейзажиста и гравера) Адриана ван дер Кабеля ( Adriaen van der Kabel ; 1631–1705), который работал в Италии и Франции, где и умер. О нем говорится, например (все сведения – по «Энциклопедическому лексикону» 1837 г., см.: Плюгиар): «Был нрава открытого и разгульного; заказчиков картин принуждал вместе с ним пить, веселиться и идти в трактиры, где он проводил всю жизнь». Интересно, что «его работы иногда путали с работами его брата – Энгеля (то есть: «ангела». – Т. Б.) ван дер Кабеля ( Engel van der Cabel ; 1641 – после 1695), также известного как Анж или Анджело. Энгель сопровождал брата в путешествиях, и они оба женились в один и тот же день». В Риме, между прочим, Адриан вступил в тайное общество нидерландских и фламандских художников, где носил прозвище Geestigheid (Юмор). Интересно, что этот художник (как и убитый заяц) упоминается в анекдоте, который в романе Жан-Поля «Титан» (1800–1803) рассказывает Шоппе, он же Лейбгебер (Jean Paul III,S. 45): «Так, ван дер Кабель никогда не рисовал по заказу зайца без того, чтобы выпрашивать одну свежезастреленную модель за другой для употребления в пищу и копирования». История двух братьев ван дер Кабелей, получается, – прообраз истории Вальта и Вульта.

Интересно, что проблема раздвоения творческой личности начала интересовать Жан-Поля очень рано, еще до того, как он опубликовал свой первый роман. Его первыми напечатанными произведениями были две книги сатир, не вызвавшие никакого отклика у публики: «Гренландские процессы» (1783; в романе «Грубиянские годы» авторство этой книги приписано Вульту) и «Выборка из бумаг дьявола» (1789). Обе были напечатаны под псевдонимом «И. П. Ф. Хазус (лат. Hasus, Заяц)». Вторая из этих книг начинается с «Предуведомления еврея Менделя», сообщающего, что публикуемые «бумаги достались ему после смерти И. П. Ф. Хазуса, его должника» – с таким уточнением (см. Auswahl):

Никогда, как я уже говорил, не мог бы сам Хазус написать эти колючие сочинения: однако дьявол по ночам забирался в доброе тело моего должника, как в некую пишущую машину, и в то время как душа того на небе занималась лучшими вещами и составляла собственное жизнеописание, он часто сидел вместе с телом, пока не заканчивал свою работу ночной сторож, и от имени покойного, его рукой писал те сочинения, которые теперь, конечно, выйдут из печати.

Но в книге имеется еще и предисловие, подписанное самим Хазусом, где говорится, что он, прежде чем попал на Землю, жил на разных других планетах:

На этих лучших планетах провел я мои лучшие часы и столетия, занимаясь тем, что стоял у писчего пульта и придумывал сочинения… Совершенно ясно, по крайней мере, следующее: Свифт и Стерн не потерпели никакого ущерба от того, что я громко и внятно надиктовывал им целые кипы моих сатир…

Получается, что Хазус – или периодически вселяющийся в него дьявол – есть некое бессмертное существо, что-то вроде духа повествования , если воспользоваться выражением Томаса Манна (в «Избраннике»).

Подтверждение такой гипотезе можно найти в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поля ( Эстетика , с. 155, 221, 83; курсив мой. – Т. Б.):

Ибо если комическое состоит в контрастировании, переставляющем субъективное и объективное начала, то, коль скоро, согласно вышеизложенному, объективное начало непременно есть требование бесконечности, я не могу мыслить и полагать таковую помимо меня, но могу полагать ее только во мне… Следовательно, я полагаю сам в себе этот раскол <���…> и разделяю свое Я на конечный и бесконечный сомножитель , получая второй из первого… <���…>

Поэтому самые определенные и самые лучшие характеры у поэта – это два издавна лелеемых идеала, родившихся вместе с его Я, два идеальных полюса его волящей природы – углубленная и возвышенная сторона его человеческой сущности. Всякий поэт рождает своего особого ангела и своего особого дьявола… <���…>

Если талант – это искусный актер и обезьяна , радостно вторящая гению, то эти страдательные гении межи – тихие, серьезные , прямоходящие лесные – и ночные – люди, у которых рок отнял дар речи.