Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том I

Он, однако, услышал еще больше. Граф, говорили за столом, при своем богатстве женится на ней только ради ее красоты и образованности, ведь у него в десять раз больше денег, чем у генерала – долгов. «Какая разница, – сказал один холостой комедиант, игравший отцов, – если сия благородная девица, по слухам, – сама Любовь и Харита во плоти». – «Мать девушки, проживающая в Лейпциге, – откликнулся секретарь консистории, – думаю, легко согласится, потому что принадлежит к лютеранской конфессии, как и жених; а вот отец…»-«Что вы имеете в виду?» – спросил комедиант. «Дело в том, что дочь и отец – католики», – ответствовал секретарь. – «Что же, она сменит религию?» – спросил офицер. «Как раз этого никто и не знает, – сказал секретарь. – Если она останется при своей, то до женитьбы нужно будет урегулировать очень много вопросов; и им придется совершить бракосочетание дважды: один раз перед лютеранским священником, а после – перед католическим». – «Вы, консисторские советники, – сказал офицер, – представляете собой, клянусь Богом, занудливых, ни на что не пригодных, скучных болтунов, которые мне глубоко отвратительны; как же вы все проигрываете в сравнении с любым армейским капелланом!» -

Таким измученным, какими (если верить медикам) просыпаются люди, у которых в спальне стоит померанцевое дерево, ночью раскрывающее цветы и затопляющее комнату искусственной весной ароматов, – таким поднялся из-за стола Вальт, прижимая к раненому любовью сердцу эту сладостно-гложущую историю. Он хотел, он должен был увидеть жениха и невесту. В и ну, которую он гораздо раньше, чем граф, если и не знал, то, по крайней мере, слышал, он мог бы попросить представить его жениху; да и жениха, коего уже долгое время видел и искал, мог бы попросить представить его невесте. В застольной беседе ему очень понравилось замечание, что В и на – католичка: ведь он и раньше всегда представлял ее себе как монахиню и одновременно – как итальянскую чаровницу. Даже то, что она полька, в его глазах наделяло ее новой красотой; не потому, что он какому-то одному народу присудил цветочный венец красоты, а потому что часто думал в своих фантазиях: Боже, как чудесно, должно быть, полюбить польку – или британку – или парижанку – или римлянку – берлинку – гречанку – шведку – уроженку Швабии – жительницу Кобурга – или женщину из XIII столетия – или из эпохи рыцарства – или из Книги Судей – или из Ноева ковчега – или младшую дочь Евы – или добрую бедную девушку, которая будет жить на Земле в самом конце времен, непосредственно перед Страшным судом. Таковы были его мысли.

Целый день он расхаживал в новом настроении – ощущая себя таким отважным и легким, будто сам любит, – а с другой стороны, будто он хоть и имеет в своем распоряжении всех женщин, но вместе с тем не имеет ни одной, – он хотел бы привести к В и не подружку невесты, в которую сам был бы до смерти влюблен, – он мечтал о встрече с братом, не с целью рассказать ему о случившемся или послушать его, но чтобы была рядом милая человеческая грудь, которую можно прижать к своей, – большая радуга, появившаяся вечером на востоке, настроила его на еще более возвышенный лад. Легкая парящая арка казалась распахнутыми многокрасочными вратами неведомого рая – это была древняя сверкающая триумфальная арка солнца, через которую уже часто проходило такое множество красивых, храбрых дней, в которую заглядывало так много грезящих глаз… Внезапно ему в голову пришло хорошее средство, чтобы удовлетворить три желания – два озвученных и одно тихое.

Известно, что, согласно шестой клаузуле завещания, нотариус, чтобы получить наследство, должен, среди прочего, посвятить один день настройке роялей. Уже давно, помимо Вульта, еще и его отец – которому не терпелось посмотреть, как, в соответствии с пресловутым регулятивным тарифом, или тайными статьями, будут определяться и наказываться ошибки, – настаивал, чтобы эта наследственная обязанность была выполнена как можно скорее, ибо желал проверить честность покойного завещателя; но Вальт всегда возражал обоим: мол, несправедливо подозревать в мошенничестве почтенного покойного благодетеля. Теперь же, когда появились более привлекательные мотивы, он мог бы заняться настройкой, если бы пожелал; а вдохновляла его тройная надежда: что он, поскольку должен заранее через «Вестник» объявить публике о начале исполнения обязанностей настройщика, попадет в самые именитые дома и гостиные – что он увидит там прекраснейших дочерей (ибо дочери и музыкальные инструменты обычно обретаются недалеко друг от друга) – и, может, обнаружит даже то красного дерева драгоценное пианино работы Шидмайера, по клавишам коего недавно ударяли окольцованные пальцы Клотара и В и ны.

Вальт пламенно приступил к делу, ни у кого не спросив совета. Он выразил свою готовность исполнителям завещания через полномочного бургомистра Кунольда. Последний открыл Вальту, что, согласно тайному регулятивному тарифу, тот получит четыре луидора из наследственной кассы, поскольку завещатель не пожелал ставить его в зависимость от гонораров, выплачиваемых посторонними лицами. Бургомистр, как родной отец, посоветовал нотариусу сосредоточить слух исключительно на настройке, не отвлекаясь ни на что другое, и сказал, что дал бы еще более определенные советы, если бы это не шло вразрез с его долгом. «Я и сам предоставлю в ваше распоряжение свой музыкальный инструмент», – прибавил он с благожелательной улыбкой. Вальт – влюбленный в любовь – с удовольствием вспомнил о плодотворной, как знали все, семейной жизни Кунольда, полнящейся дочерьми.

Объявление было опубликовано в «Вестнике».

Неразговорчивый Вульт, едва оно появилось, написал Вальту, можно сказать, серьезное казуальное руководство, полное проповедей о номерах струн, лопающихся струнах и неправильном темперировании; всё это сопровождалось отчаянной мольбой: чтобы Вальт – всего лишь на один день – перестал быть поэтом: «чтобы не самому производить инструменты, как это положено нотариусу, а лишь “настраивать”, то бишь согласовывать их, как юрист при регенсбургском рейхстаге».

Вечером накануне настроечного дня Вальт получил список домов, подлежащих посещению настройщика; но среди них не оказалось ни того дома, где жил он сам – обратиться к услугам квартиранта Нойпетеру не позволила гордость, – ни домов Клотара и Заблоцких, хотя все прочие представленные в списке дома были достаточно именитыми.

Когда наутро он явился как настройщик, сперва к Кунольду – потому что должен был посещать дома в соответствии с очередностью поступления заявок, – то в милой, уютной комнате с роялем застал вместо барышень Кунольд вышеупомянутого хромого угрюмого нотариуса, которого фискал Кнолль, кардинал-протектор семи наследников, послал сюда для засвидетельствования всех ошибок, ибо один нотариус, как хорошо знают немцы, весит столько же, сколько два обычных свидетеля, а значит, для юриспруденции является тем nervus probandi и первым принципом противоречия, той духовной tonica dominante, или простым числом, из-за которых уже так долго соревнуются мудрецы всего мира, желая их хотя бы увидеть; поэтому юрист за какие-то минуты может доказать больше, чем философ – за века.