Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман

«Поспешай, девочка! Торопись, моя хорошая! Ты не представляешь, как мне тяжело!».

Но сколько бы ни длилось томительное, даже безнадежное ожидание, конец всегда наступает. В дверном замке заскрежетал почти музыкально ключ (у Герли был свой личный), и в комнату ворвалась она, Спасительница, в плаще цвета «беж», с непокорной челкой над бровями, причудливый изгиб которых всегда щемил сердце Олега. В руках она держала объемистые пакеты, в которых находилось «вожделенное».

Бегло оглядела одинокую, захламленную, холостяцкую берлогу, понимающе хмыкнула и настежь отворила окна. Зябкий апрельский ветер ворвался в затхлость закрытого помещения, под его напором запарусили не первой свежести занавески. Герля скользнула атласом своей щеки по двухнедельной Олеговой щетине:

— Да, выглядишь ты неважно, дорогой! Но, я тебя вылечу. Только доверься мне! Может быть, обойдемся и без «Детокса». Старик Хем рекомендовал хороший способ опохмелки: на полстакана ржаного виски из Кентукки немного колотого льда и содовой. Но это эстетские изыски рафинированного алкоголика, а по совместительству хорошего писателя и настоящего мужика. Виски из Кентукки и содовая у нас не водятся, обойдемся «Парламентом». В твоем холодильнике кроме игольчатого инея ничего интересного я не обнаружила. Так что, примешь «кровавую Мэри», как ты меня учил?

Тщательно сполоснув залапанный стакан, Герля, словно на уроке химии, осторожно налила в него из пакета охлажденный томатный сок, а затем, наклонив стакан под углом, по клинку широкого столового ножа слила в него грамм 150 водки, так, чтобы жидкости не смешались.

Олег, не дожидаясь, пока подруга приготовит бутерброд, обеими руками поднял стакан к запекшимся, потрескавшимся губам и осушил его одним духом. Эффект был предсказуем; холодный томатный сок смыл изо рта отвратительный, гадкий и вонючий водочный запах и вкус. Главное, чтобы компоненты были холодными и не перемешанными.

В голове ясности не прибавилось, но некое ощущение общего физического облегчения наступило минуты через три.

Герля еще раз осмотрела комнату и спросила:

— А куда девался телевизор? У тебя был почти новый «Панасоник».

— Герлюша, ты же знаешь, что я не включал его уже два года. Я сам далеко не святой человек, но столько откровенно аморальных личностей в ящике вынести просто не могу. Причем, чем аморальней персонаж, тем чаще его харя светится на экране. А потом, эта новостная политика катастроф. У меня самого жизнь — сплошная катастрофа, а тут меня еще пугают ежедневно разными виртуальными страшилками. На «телеки» давно надо вешать таблички: «Минздрав предупреждает — просмотр телевизора вредит вашему психическому и нравственному здоровью».

Я давно хотел выбросить его с балкона, но боялся покалечить или убить невинного прохожего. И вот позавчера я подарил его соседу снизу. Ну, не совсем подарил, а обменял на бутылку водки.

— Значит, ты его пропил, причем задаром?!

— Неравноценность обмена свидетельствует об отсутствии стремления к наживе, — с похмельным достоинством возразил Зеленский.

Комната Олега не отличалась роскошью: рабочий стол, старый диван, книги, компакт-диски, распечатки, громоздящиеся не только на столе, но и в беспорядке валяющиеся на полу. Над диваном криво висела цветная, выцветшая от солнца, пыльная фотография, на которой Олег был запечатлен на одном из рок-фестивалей в обнимку с солистом и лидером группы «ДДТ» Юрием Шевчуком: оба молодые, поддатые, небритые, счастливые, в майках и с пивными кружками в руках. В углу фотографии красным фломастером было написано:

«Олежке Зеленскому, знатоку и ценителю русского рока, на память от Юрки!».

Время надежд и ожидаемых перемен!

Из действительно дорогих вещей у Олега имелись только «ноутбук» — орудие производства и стереосистема «Кенвуд» с деревянными, что особенно ценилось меломанами, колонками. Кроме всяческих супер — «прибамбасов», предметом особой гордости Олега было устройство для прослушивания виниловых грампластинок, этих мастодонтов прошлого века, которыми у него были забиты все антресоли. Понимающие люди на полном серьезе утверждали:

Новые технологии сделали звук чистым, совершенным, но почти стерильным. Из музыки ушли «драйв» и «живое звучание».

Чтобы убедиться в этом, Олегу достаточно было поставить виниловые раритеты типа «ABBEY ROAD» или «STIKY FINGERS», «запиленные» донельзя, но передающие первозданность студийной записи.

Герел между тем сходила в ванную и вернулась оттуда с отжатым чистым полотенцем.

— Снимай свои «ароматные» шмотки, я хочу протереть тебе тело. Оно должно дышать. Когда оклемаешься, примешь ванну, это тебе поможет.

Заметив его смущение, рассмеялась звонким колокольчиком:

— Что, я тебя голого не видела, девственник?

После водного моциона, Герлюша порылась в платяном шкафу и вытащила оттуда свежую простынь и поношенный, но еще приличный махровый халат из верблюжьей шерсти. В них она и закутала своего непутевого друга. Олегу захотелось курить, и он стал шарить на прикроватной тумбочке.

— Не ищи, чего там нет, — и Герля достала из пакета блок любимого Олегом «Кэмэла». С сигаретой и спичками Олег вышел на балкон и присел на низенькую табуретку для «обозрения окрестностей». Герля примостилась рядом. Сквозь ворс шерстяного халата Олег ощущал тепло и податливость ее всегда желанного тела. Инстинктивно Зеленский прижался к подруге; ощущение физического контакта влияло на него благотворно, успокаивающе. Похмельная трясучка поутихла, сигарета больше не прыгала в пальцах.

«В таком состоянии уже и ширинку можно застегивать без особых проблем», — подумал он.

Старый утренний двор с высоты третьего этажа пересекали глубокие, как каньоны, иссиня-холодные и сырые тени. Он был почти безлюден. Лишь в определенных облюбованных уголках кучковались бывшие интеллигенты: бывшие врачи, учителя, инженеры, работники культуры. Они собирали с редких в эту пору соседей и знакомых ясак для приобретения животворной влаги, без которой жизнь среднего российского мужчины превращалась в полнейшее тошнотворие. Вообще-то, в подобных местах сбора публика сосредотачивалась самая разношерстная, без всяких подразделений по прошлому социальному положению. Водка объединяла всех: и слесаря и перспективного лет десять назад кандидата всяческих наук. Но этот двор, как магнит, почему-то притягивал к себе именно вчерашних пролетариев умственного труда. Не все из них были вконец опустившимися шаромыгами. На лицах иных усматривались остатки интеллекта, благообразия и благородства. Некоторые не утратили интереса к разговорам на отвлеченные темы. Но, к сожалению, лейтмотивом были сетования на то, как некоторые завистники и подлюки в свое время задавили нераспустившиеся таланты, не дали расцвесть гениям и самородкам. В качестве неопровержимых вещественных доказательств из карманов измятых пиджаков извлекались растрепанные брошюрки стихов, выпущенные в здешнем издательстве 30–40 лет назад, тиражами, о которых лучше не упоминать.