Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Процесс был будничным и недолгим — ведь англичане не выносят никакой помпы. И тем не менее в суде царила какая-то особая атмосфера. Если на передних скамьях палаты общин обе стороны кладут ноги на стол, чтобы придать заседанию как можно менее казенный характер, — черные мантии и парики судей достигают обратного эффекта: они выключают суд из обыденной жизни, придавая ему какую-то отрешенность. Присяжные оказались добросовестными людьми ограниченных взглядов, робевшими от возложенной на них ответственности. Пепи сидела на высокой, просторной скамье подсудимых, между двумя полицейскими.

Прокурор зачитал обвинение: подсудимой инкриминировалось нарушение порядка и применение насилия против полицейского, выразившееся в том, что обвиняемая ударила его по голове плакатом с надписью: «Убирайтесь домой, нацистские генералы!» Признает ли обвиняемая себя виновной?

— Не признаю, — произнесла Пепи и добавила: — Они сами знают, что врут.

Судья вскинул на нее глаза и что-то записал, а Кэти шепнула Скотти:

— Девчонка! Зачем эта дура себя так ведет?

Кто-то монотонно огласил сведения о возрасте, происхождении и общественном положении Пегги, а ее защитник пробормотал что-то невнятное. Вызвали полицейского, сперва он дал показания, потом его допросили, после чего защитник заявил, что свидетель, очевидно, спутал Пепи с кем-то другим. Перегруженная работой полиция легко может впасть в ошибку, а в разгар бурной демонстрации тем более.

Я рассеянно следил за этой комедией и никак не мог сообразить, в какую сторону клонятся весы правосудия. Я удивился, когда за Рупертом пришел посыльный: нас просил зайти Парк. Он сказал, что все-таки решил вызвать Руперта, но не как очевидца демонстрации, а для показаний о личности Пепи.

— Прокурор согласился не допрашивать вас, если вы будете говорить лишь о нравственных качествах Пепи и не коснетесь того, что произошло во время демонстрации, — объяснил Парк.

Я вернулся на галерею для публики, а Руперт появился в зале суда и принес присягу. Защитник объявил, что знаменитый Руперт Ройс, награжденный орденом за участие в войне, герой славного ледового похода и член семьи известных судовладельцев, согласился дать показания о личности подсудимой.

— Мистер Ройс, — продолжал защитник, — давно ли вы знаете подсудимую? Насколько мне известно, она приходится вам родственницей?

— Знаю со дня ее рождения, а близко познакомился в последние полгода.

— Но все вы, Ройсы, живете дружной семьей, правда?

— Пожалуй…

— Вы согласны со взглядами мисс Кэмпбелл на атомную бомбу и тому подобное?

— Нет. Я против одностороннего разоружения…

— Что вы скажете о характере мисс Пепи Ройс-Кэмпбелл? Можно ли назвать ее вспыльчивой? Несдержанной? Лживой?

— Нет. Она человек прямой.

— Вы считаете ее честной и правдивой?

— Безусловно.

— Может быть, она легко поддается дурным влияниям?

— Нет. Для этого она слишком умна… — начал Руперт.

— Вы сами, случайно, не пацифист? — прервал его защитник.

— Безусловно нет.

— Это все, мистер Ройс. Вы свободны.

Потом допросили Пепи; она заявила, что полиция сразу выбрала ее своей жертвой, ее схватили, не дав ей никакой возможности прибегнуть к насилию, если б она даже и хотела. Они не имеют права арестовывать за участие в демонстрации!

Пепи признали виновной, и судья, продолжая делать какие-то пометки в блокноте, приговорил ее к шести месяцам тюрьмы и штрафу в пятьдесят фунтов.

Я больше не видел Пепи. Только родителям разрешили свидание с ней в подвале суда. Мы с Рупертом ждали их наверху.

Вот когда я понял, что напрасно тянул так долго. Надо было рискнуть и сделать Пепи предложение. А теперь она недоступна, она попала за решетку, никому ничего не доказав и не получив удовлетворения сама. Во имя чего? Ей даже не дали объяснить, почему она не желает признавать себя виновной. Пепи увели, и я не мог отделаться от ощущения, что меня ограбили, а у Пепи отняли ее убеждения и она зря пошла в тюрьму.

Да и Руперт, которого заставили молчать, был глубоко уязвлен в своем чувстве мужского и человеческого достоинства.

Фредди боялся, что наш разговор подслушают, поэтому мы сели перекусить в углу конференц-зала, где обычно пили кофе. Он сказал Руперту, что нашел и для него и для себя выход и хорошо все продумал. Теперь-де мы проучим этих ублюдков!

— Если это опять какие-то сомнительные махинации, я и слушать не стану, — заявил Руперт. — Мне надоело. Либо честная игра, Фредди, либо я — пасс.

Фредди пропустил его слова мимо ушей.

— Я хочу, чтобы вы поехали в Китай, — сказал он. — Можете взять с собой Джека.

— Далековато, Фредди, в Китай…

— А вы послушайте. Знаю, вы скажете, что я просто хочу от вас избавиться, но это вовсе не так.

— Ну, выкладывайте, — предложил Руперт, с подозрением глядя на собеседника. — Послушаем.

— Сегодня утром я виделся с двумя министрами и экспертом Английского банка по заграничным капиталовложениям Филом Барри. Они не высоко расценивают мои шансы. Пинк Бендиго старается меня угробить и Рандольф тоже. Вот я и хочу, чтобы вы поехали в Китай.

— Зачем?

— Китайцы должны нам выплатить в порядке компенсации около двенадцати миллионов фунтов. Они хотят урезать их до четырех или пяти миллионов. Мне нужны эти деньги: надо выскрести оттуда все, что можно, на случай, если Бендиго, Рандольфу и Наю удастся меня прижать.

— Ну, а что мне там делать, открыть наш филиал?

— Нет, нет. Я хочу, чтобы вы достигли с ними какого-то соглашения и получили эти деньги, тогда мы смогли бы снова завести с ними дела. Мне пришло это в голову на обеде, который наши деловые круги давали японской делегации. Я подумал: какие мы идиоты, что отказались от торговли с Китаем, рано или поздно она теперь достанется японцам. По правде говоря, Эндрью Ротбарт уже два года ведет переговоры с китайцами о выплате нам компенсации; он летает в Шанхай из Гонконга. В принципе ему удалось с ними договориться; они утверждают, что верфи, доки и лихтеры нашей фирмы в Шанхае и Кантоне могут стоить немногим более четырех миллионов — это меньше одной трети их настоящей цены. Но тут мы не будем торговаться. Вся беда в том, что в принципеони согласились платить за конфискованное имущество, а фактическине платят. Надо их убедить, и для этого нужен человек, который их хоть как-то понимал бы. Мы пошли бы и на два с половиной миллиона, только бы они заплатили.

— Но ведь это пустая затея, Фредди, — сказал Руперт, уплетая пирог с мясом и почками. — Зачем им вообще платить, если они могут не платить? Вряд ли вы сможете их заставить.

— Китайцы хотят торговать — и не прочь, чтобы мы строили для них суда, не обязательно здесь, можно и на верфях в Гонконге. Им выгодно также возобновить традиционную торговлю, которую они вели через нас с Юго-Восточной Азией, и я на.)то пойду, если моя затея со слиянием провалится.