Нил Гейман - Сошедшие с небес

— Я что, обязана? Мне ведь уроки надо делать.

— Где? Какие уроки? Не вижу никаких уроков. Давай, Джилли. Мама ужасно занята по дому, и за Тоби надо смотреть. Я на тебя рассчитываю.

Джилли неохотно поплелась за отцом вниз. Они жили в большом четырехэтажном доме на Чарлотт-сквер, унаследованном от маминых родителей, содержать который стоило уйму денег. Со времен бабушки и дедушки в нем почти ничего не изменилось: те же коричневые обои с цветочным рисунком, коричневые бархатные портьеры, огромные мрачные картины с оленями в беде. Вид Бен Бьюи в грозу был среди них самым радостным.

Мать в большой, выложенной желтым кафелем кухне усаживала Тоби на высокий стульчик. Она была высокой и стройной, как Джилли, но не темной, а светловолосой, с яркими синими глазами. Тоби унаследовал ее цвет лица и глаз, а еще у него была копна светлых кудряшек, нежных, как шелк, которые мать не хотела стричь. Папе они не очень нравились, из-за них Тоби походил на девочку; но Джилли была иного мнения. Алиса была бы изящной и темноволосой, как она, и они вместе хихикали бы и перешептывались.

— Его пюре готово, — сказала мама и подала Джилли открытую банку, обернутую тряпочкой, чтобы не обжечься. Джилли пододвинула стул к большому сосновому столу и села, помешивая в банке ложкой, а Тоби захлопал в пухлые ладошки и запрыгал на своем стульчике. Он всегда старался, чтобы Джилли его заметила, но Джилли знала, кто он есть, и потому не обращала на него внимания. Кукушонок. Милой смуглянке Алисе не суждено было увидеть свет дня, а ее место заняло это пухлое кудрявое нечто. Он даже спит в ее колыбельке.

Набрав ложку овощного пюре, Джилли поднесла ее к ротику Тоби. Но тот, едва почувствовав вкус, отвернулся. Джилли попробовала еще раз, и ей удалось всунуть немного ему в рот, но он тут же все выплюнул, запачкав чистый слюнявчик.

— Мам, ему не нравится.

— Ну и что, пусть ест. Больше ничего нету.

— Давай, кукушонок, — уговаривала Джилли, набрав новую ложку. На этот раз она схватила его за голову, не давая отвернуться, и нажала ему на щеки так, что ему волей-неволей пришлось открыть рот. Тогда она положила ложку пюре ему прямо на язык.

Тоби долго возмущенно отплевывался, с каждой секундой становясь все краснее и краснее. Наконец громкий протестующий вопль вырвался из его рта, а вместе с ним и комок пюре, которое растеклось по рукаву джемпера Джилли.

Джилли яростно отшвырнула ложку.

— Ах, ты, кукушонок! — завопила она на него. — Гадкая жирная кукушка! Ты мерзкий, я тебя ненавижу!

— Джилли! — ахнула мать.

— Мне плевать! Я его ненавижу и кормить не буду! Пусть хоть с голоду умирает, мне все равно! Не знаю, зачем он вообще вам понадобился!

— Джилли, не смей так говорить!

— А я вот смею и буду!

Мама вынула Тоби из его стульчика, взяла на руки и стала качать.

— Если тебе все равно, тогда иди в свою комнату и сиди там до конца дня без чая. Посмотрим, как тебе понравится немного поголодать!

Снова пошел снег. Пухлые тяжелые хлопья летели со стороны Ферт-оф-Форта.

— Они правда думают, будто я не знаю, что они сделали с тобой, Алиса.

«Ты должна простить их, ибо они не ведают, что творят».

— Не хочу прощать. Я их ненавижу. И больше всего за то, что они сделали с тобой.

«Но ты ведь теперь монахиня. Ты дала обет. Во имя Отца, и Сына и Святого Духа, ты должна простить их, аминь».

Джилли проводила день, валяясь на кровати и читая «Немного Веры», роман о монахине, которая основала миссию в южных морях и влюбилась в контрабандиста. Она прочла его уже дважды, и больше всего ей нравилась та сцена, в которой монахиня после пяти дней и ночей поста в наказание за свои страстные чувства, видит чудесное явление святой Терезы, «горящей, точно солнце», и та прощает ее за то, что она чувствует, как женщина.

В пять часов она слышала, как мать понесла Тоби наверх, в ванную. В половине шестого из комнаты напротив донеслось пение. Мама пела ему ту самую колыбельную, которой укладывала Джилли, когда она была маленькой, и знакомые звуки только усилили ее одиночество и тоску. «Потанцуй да попляши,/Папе ручкой помаши!/ Он сейчас рыбачит в море, / Но домой вернется вскоре…» Повернувшись лицом к стене, она уныло уставилась на обои. Считалось, что на них нарисованы розочки, но то, что она видела, больше всего напоминало хитрую рожу в колпаке, средневековую физиономию, кривую, точно от проказы.

Немного погодя открылась дверь, и вошел отец.

— Ты уже готова попросить прощения? — спросил он.

Джилли не отвечала. Постояв у двери, отец подошел и сел на край ее кровати. Нежно положил ладонь ей на руку и продолжал.

— Это совсем на тебя не похоже. Джилли. Ты ведь не ревнуешь к маленькому Тоби, правда? Не надо. Мы любим тебя не меньше, чем прежде. Я знаю, что мама много занимается с Тоби, но она любит тебя, и я тоже.

«А как же я?» — спросила Алиса.

— Может быть, извинишься, и мы вместе пойдем вниз пить чай? Сегодня на ужин рыбные палочки.

«Вы никогда меня не любили».

— А, Джилли, что скажешь?

— Вы никогда меня не любили! Вы все хотели, чтобы я умерла!

Отец уставился на нее, не веря своим ушам.

— Мы хотели, чтобы ты умерла? Что это взбрело тебе в голову? Мы тебя любим; иначе тебя не было бы; и, если хочешь знать правду, ты осталась бы нашим единственным ребенком, и мы были бы рады этому, если бы случайно не получился Тоби. Мы не думали заводить его, но так случилось, и вот он здесь, и мы его любим. Точно так же, как мы любим тебя.

Джилли с красными от слез глазами села на постели.

— Случайно? — повторила она. — Случайно? Объясните Алисе, что ваш Тоби — случайность!

— Алисе? Какой еще Алисе?

— Вы убили ее! — завопила Джилли. — Вы ее уничтожили! Вы уничтожили ее, и она никогда не жила!

Встревоженный и разозленный, отец встал.

— Так, Джилли, хватит. Я хочу, чтобы ты успокоилась. Сейчас я позову маму, и мы все вместе немного поговорим.

— Не хочу я с вами говорить! Вы — чудовища! Я вас ненавижу! Уходи!

Отец еще помешкал. Потом сказал:

— Лучшее, что ты можешь сделать, дорогая, это принять ванну и лечь спать. Утром еще поговорим.

— Не нужна мне ваша дурацкая ванна.

— Тогда ложись грязной. Мне, в общем-то, все равно.

Она лежала на кровати, прислушиваясь к звукам в доме. Сначала отец и мать разговаривали; потом кто-то начал набирать ванну. Прямо над ее комнатой завыл и зашипел котел. Она слышала, как открываются и закрываются двери, как бормочет телевизор в родительской спальне. Наконец дверь у них закрылась, и свет погас.

За окном снег так плотно укутал весь город, от Дэвидсон Мейнз до Морнингсайда, что наступила полная тишина, и Джилли готова была поверить, будто все вокруг умерли, и она осталась одна.

Ее разбудил яркий свет, танцующий на обоях. Открыв глаза, она некоторое время следила за ним, нахмурив лоб, не понимая, где она, спит или уже проснулась. Свет дрожал, трепетал, порхал из стороны в сторону. Он то вытягивался в широкую волнообразную линию, то вдруг завязывался в узел и становился похож на бабочку.