Эми Хармон - Другая Блу

У меня не получалось представить Шерил в двенадцатилетнем возрасте. Сейчас ей было далеко за сорок, и возраст ее не красил.

– Шерил живет в Неваде. Она взяла меня к себе, когда Джимми умер, – сообщила я, надеясь, что она выдержит эту новость. Бабушка кивнула, словно она и так это знала.

– Брат Джимми написал мне письмо, когда они нашли Джимми. Он никогда о тебе не упоминал. – Стелла была готова расплакаться.

– Он и не мог. Я никогда не встречалась с ними. Они даже не знали обо мне, – пояснила я.

Мы помолчали. Каждый мысленно пытался распутать узелки секретов и предположений на ниточке наших неожиданно соединившихся жизней.

– Джимми сказал, что нашел меня спящей на диване за столиком. Он сидел со мной, пока моя мать не вернулась. Он рассказал Шерил, что она странно себя вела, но списал это на свое присутствие, в конце концов, чужой человек сидел с ее дочерью. Может, это потому, что она узнала его, но не была готова к встрече.

– Блу, мы знаем, что Джимми не причинил твоей матери вреда. Полиция нашла виновника, – твердо сказал Уилсон, будто прочитав мои мысли.

– Джимми и мухи бы не обидел, – согласилась Стелла. – Но я все равно не понимаю, как ты оказалась у него.

– Он сказал, что нашел меня на переднем сиденье пикапа следующим же утром.

– Значит, так и случилось, – решительно заявила Стелла. – Джимми Экохок никогда не врал. Должно быть, Вайнона поехала за ним и оставила тебя в его машине. Может, она собиралась вернуться. Или хотела заставить его признать в ней свою дочь. Или она сидела на наркотиках, или была в отчаянии… – Стелла перечисляла оправдание за оправданием, но все тише и тише. Какими бы ни были причины ее поступка, Вайнона сделала то, что сделала. И мы никогда не узнаем, почему.

– Джимми был моим дедушкой, – изумленно произнесла я, неожиданно догадавшись, хотя это было ясно с той минуты, когда бабушка показала мне фотографию. – Меня действительно зовут Экохок.

И мне тут же расхотелось плакать. Наоборот, из меня рвался смех. Мне хотелось танцевать, кружиться, молиться и благодарить. Если бы я только могла поговорить с Джимми. Сказать ему, как я люблю его, как мне стыдно за свои сомнения. Стелла с Уилсоном наблюдали за мной, и в глазах Уилсона я видела эмоции столь же сильные, как мои. Я наклонилась поцеловать его, прямо при бабушке. А потом я взглянула на нее.

– День, когда Шерил рассказала, что Джимми не был моим отцом, стал худшим в моей жизни. Я потеряла его не только физически, но… всего целиком. И я не знала, кто же тогда я сама. Я убедила себя, что не знаю, кем был и он, – чтобы немного успокоиться, потому что эмоции уже переливались через край. – Но все это время он был моим. А я – его.

Стелла разрыдалась, закрыв лицо руками. После моих слов у нее вырвался стон такой муки, что я опустилась рядом с ней и сделала то, на что не была способна раньше. До встречи с Уилсоном. Он горевал вместе со мной, помогал мне, поддерживал, толкал меня вперед и ничего не просил взамен. И именно благодаря ему я теперь могла, в свою очередь, обнять ее, крепко прижимая к себе, не отпуская, и она бессильно обмякла в моих руках. Но в следующую секунду она уже отчаянно цеплялась за меня, всхлипывая, горюя по мужчине, с которым так обошлась, по дочери, которую подвела, и по внучке, которую потеряла. Так много секретов, так много неправильных выборов, так много боли.

В конце концов я встретилась и с Итаном Джейкобсеном. Мне так надоели секреты и недомолвки, эти скелеты в шкафу. Как тяжелые пыльные шторы, как паутину, я хотела стряхнуть их, впустить свет в свою жизнь, в которой до этого были одни темные углы. Мы встретились ненадолго, да и большого удовольствия встреча не доставила. Итан Джейкобсен оказался обычным парнем с пухленькой женой, двумя прелестными светловолосыми малышками, Сейлор и Сэнди, и далматинцем. Он был совсем не похож на свою школьную фотографию. Его по-юношески сердитый взгляд и торчащие в разные стороны светлые волосы превратились в добродушную улыбку и лысину. Семейная жизнь сделала его мягче и степеннее. Только глаза остались прежними. Он внимательно изучал мое лицо и, уверена, заметил и цвет моих глаз тоже. Как и темные волосы, оливковую кожу и сходство с девушкой, которую он когда-то любил.

Но он не стал отнекиваться. Сказал, что он – мой отец и что ему хочется познакомиться со мной. Спросил о моей жизни, о чем я мечтаю, о нашем будущем с Уилсоном. Я отвечала общими словами. Пока у него не было права знать, что у меня на душе. Может, когда-нибудь. Я пообещала не пропадать, мне хотелось познакомиться с сестренками. До Сидар-Сити можно было добраться на машине всего за три часа, и я была готова ездить. Теперь семья приобрела для меня совсем другое значение, потому что у меня была дочь, которая когда-нибудь захочет знать ответы на свои вопросы. И я смогу ей ответить на все.

Как-то я спросила бабушку, стоило ли оно того… стоила ли работа жизни с моим дедушкой. Я не хотела ее обижать, но мне нужно было понять. Она рассказала кучу всего, с цифрами и интересными подробностями.

– Ну, в 1984 году пайюты получили около двух тысяч гектаров земли по всей юго-западной части штата Юта, фонд в два с половиной миллиона долларов, а проценты мы можем использовать на экономическое развитие и другие нужды. Система здравоохранения стала гораздо лучше, образование тоже… Мы смогли построить новые дома, запустить несколько фабрик. Но приходится и дальше бороться за права на воду, за наши земли, за процветание нашего народа. Работы всегда много. – Она широко улыбнулась, но руки ее задрожали, и в глаза она мне не смотрела. Немного помолчав, она продолжила: – Если смотреть с точки зрения отдельной жизни, не всего народа, оно того не стоило. Когда все сказано и сделано, появляются другие важные и нужные задачи, куча работы, которую необходимо сделать, принести пользу. Но если мы пожертвуем ради этого всем остальным, то можем стать пресс-секретарем вместо любимой, организатором вместо жены, рупором вместо матери. Я отдала все, что у меня было, ради всеобщего блага, и посмотри, сколько людей пострадали из-за меня. Посмотри, к чему привела моя уверенность в том, что дело всей моей жизни важнее людей в этой самой жизни.

– Я думал о той истории, которую ты мне рассказала, когда родилась Мелоди, – пробормотал Уилсон, слегка нахмурившись. Он играл на виолончели в моей крошечной гостиной, как и каждый вечер, если только я не занималась резьбой. Тогда нежная музыка вместе со звуками шлифовки доносилась из подвала. Больше не нужно было сидеть под вентиляцией.

– О девушке со звезд? Ты ее еще назвал дурацкой? – пробормотала я, надеясь, что он сыграет еще. Я почти уснула в кресле, убаюканная низким звучанием струн. Будто это был чудодейственный эликсир, и у меня уже появилась зависимость и от этого мужчины, и от его музыки.