Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Онъ и въ Петербург ѣнемного писалъ и рисовалъ, нам ѣреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себ ѣ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.

Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ вн ѣопасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубин ѣдуши ему только хот ѣлось отличиться, хот ѣлось узнать, что такое война, получить новыя впечатл ѣнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, од ѣлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и по ѣхалъ на Дунай. По дорог ѣонъ за ѣхалъ къ тетушкамъ.

«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивалъ онъ себя и не находилъ отв ѣта. – Всегда такъ, вс ѣтакъ», сказалъ онъ себ ѣи, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.

На другой день посл ѣэтой памятной ночи Шёнбокъ за ѣхалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вм ѣст ѣу ѣхали, такъ какъ былъ уже посл ѣдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше вид ѣться съ Катюшей и наедин ѣговорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хот ѣлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хот ѣлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хот ѣлось: было сов ѣстно.

Въ душ ѣего въ этотъ день и въ посл ѣдующіе, когда св ѣже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное – отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на в ѣки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое – самодовольство достигнутой ц ѣли и жгучія чувственныя воспоминанія.

Любви, той любви, которая переноситъ челов ѣка въ душу любимаго существа, совс ѣмъ не было.

«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – В ѣдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом ѣ2 года тому назадъ. Гд ѣже былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поц ѣловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поц ѣлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сд ѣлалось, что вдругъ забылось все это, и на м ѣсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій зв ѣрь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»

Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юнош ѣтогда эгоизмъ его, благодаря той сред ѣ, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной бол ѣзни. Онъ вид ѣлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <���Кром ѣтого, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было посп ѣвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія д ѣла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>. 184 Для того же чтобы не вид ѣть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оц ѣнивать его такъ, какъ его оц ѣнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.

Допросъ свид ѣтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ 185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свид ѣтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ д ѣло р ѣчами прокурора и предс ѣдателя, перекрестными допросами свид ѣтелей, присягой и всей мертвой закосн ѣлой обстановкой суда, д ѣло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей вел ѣно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, над ѣясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они р ѣшили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, д ѣло было ясно, и присяжные, сл ѣдившіе за д ѣломъ, уже составили себ ѣмн ѣніе и скучали, слушая ненужные допросы и р ѣчи.

«В ѣдь въ самомъ д ѣл ѣ, что же тутъ д ѣлается, о чемъ идетъ р ѣчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сд ѣлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сид ѣло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались вс ѣэти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета челов ѣка въ странной одежд ѣсъ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими досп ѣхами и возгласовъ: судъ идетъ – внушитъ къ нимъ уваженіе.>

И вотъ теперь дошло д ѣло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.

Первое и главное чувство, овлад ѣвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.

Теперь, когда встр ѣтилась эта возможность препятствія его женитьб ѣ, его сомн ѣнія о томъ, сд ѣлать или не сд ѣлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается вс ѣми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюш ѣи вм ѣст ѣсъ т ѣмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизв ѣстнаго послать ей денегъ»… думалъ онъ.

Правда, было еще въ глубин ѣдуши его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себ ѣ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незам ѣтно.

<���А между т ѣмъ отв ѣтъ этотъ находился при д ѣл ѣ, зашнурованномъ на стр. 154. Отв ѣтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ сл ѣдователю о выдач ѣфармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изсл ѣдованія внутренностей купца См ѣлькова. Изсл ѣдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не бол ѣе 80 коп ѣекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изсл ѣдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предс ѣдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это д ѣлалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.> 186