Маркер Женя - Год обезьяны, или Клад купца Трофимова

Во главе стола сидели Маэстро и Жора. Первый был утвердившийся лидер компании, а второй – известный тамада. К тому же он был местным, самым старшим по возрасту и с замечательной способностью все подмечать, придумывать неординарные тосты-притчи, веселить компанию.

На противоположном от них конце стола сидели незнакомые ребята – наверное, это те, что приехали с Урала. А рядом с ними было несколько свободных мест, к которым устремились опоздавшие.

– А вот и мы! – Лева в силу своего великанского роста и неумеренной активности сразу завладел всеобщим вниманием. – Не дождались москвичей, выпили уже по первой?

Он водрузил на стол три двухлитровых банки с вином и подвинул ящик Свете.

– Присаживайтесь, – он сел сам и уместил на коленях Ингу. – Маркер, не стой столбом. Стульев здесь все равно не найдешь. Размещайся, как тебе удобно.

– Ты не против такого пассажа? – добавил он чуть тише, чтобы слышал его один только Олег. – Я же помню «твой размерчик», поэтому выбрал себе пухленькую, а тебе Шехерезаду…

Давным—давно в каком—то московском баре, они делились своими предпочтениями в выборе модели для ваяния. Надо же Лёва помнил, как Маркер ему показывал на проходящих девушек и говорил: «Видишь, это – мой размерчик. Максимум 44—ый, карманная девочка. Ножки, как у куколки. А грудь – „троечка“. Одевается в Детском мире, но не ребенок…»

Пока Маркер со Светой усаживались, все заполнили пластиковые стаканы. Маэстро представил вновь прибывших, а Жора принялся говорить очередной тост. Из витиеватых фраз лица кавказкой национальности сложилось замечательное: «Выпьем за наших друзей». Художники чокнулись пластиком (вот почему со стороны было все тихо и степенно) и выпили.

Завязалась беседа, которая постепенно становилась все оживлённее. Южные вина некоторым развязывают язык и связывают ноги. Другим навевают сон. Но сегодня сонных лиц не было. В работе на пленэре народ соскучился по дружескому общению, одним хотелось проявить себя, другим предстать с неизвестной товарищам стороны. Тем более, что художниками многие из них были по призванию. А в будничной жизни занимались совсем иным делом. Среди тружеников кисти и карандаша встречались школьные учителя, военные, чиновники, журналисты, компьютерщики, музыканты и все, все, все. Но жизнь свободных художников была у них в крови, свои отпуска они с радостью проводили в этой тусовке. Находили новых друзей, кто-то влюблялся и женился, а некоторые колесили по всем городам юга, и знали практически весь «свет» уличных художников.

С Маркером заговорил один из парней с Урала. Зеленоволосый сосед напротив обращался к нему не иначе как к Мастеру. А самого его звали все Рыжим за яркий окрас на голове, который он умудрялся создавать каждый год по-новому. Мужики эти были веселые, жизнерадостные и с уральским чувством юмора: с прибаутками, приколами под дурачка, естественным громким смехом и оканьем.

Они обменялись визитками с номерами телефонов. Оказалось, что эти парни знают и помнят многих арбатских ребят по Крыму и Анапе. Рыжий проработал как—то на Арбате целое лето. Мастер постоянно гастролировал по черноморскому побережью и средиземноморью. Как-то сразу тема разговора перешла в воспоминания, и они мигом нашли общих друзей. И пожалели, что не все уже могут быть рядом. Кто спился. Кого убили. Кто уехал в никуда.

– Друзья! Я вам сейчас расскажу, как нас в Америку блатовали ехать. – Рыжий захотел поговорить. Свой природный артистизм он живо нёс друзьям.

– На Бродвей что ли?

– Не знаю. Я туда не попал. Но суть вот в чем. Стоим мы у стены Цоя. Вдруг подходит мужик—иностранец с переводчиком. И они предлагают все желающим ехать по контракту в США. Но при условии прохождения конкурса.

– Что за конкурс?

– Мы за пять минут должны нарисовать этого американца. Он потом отсылает наши шаржи своему брату в штаты и те, чьи работы брательнику понравятся, будут приглашены за океан на полгода.

– Так вот откуда мне твоя рыжая голова знакома! Я в том же кругу стоял и рисовал этого американца.– Маркер вспомнил тот конкурс.

– Я—то уехал через месяц. А чем все закончилось? Вызовы пришли кому—нибудь?

– Кидалова не было. Из полусотни желающих в том кругу вызов в США пришел пятерым.

– И они ездили?

– Да. Суриков—младший, Дега, Влад и Саня.

– Четверо. Ты тоже пролетел, как и я?

– Получается, что пролетел. Только я был пятым в том списке. А шестым – мой брат. Я тогда за пять минут два шаржа нарисовал. Цветной за брата и черно—белый за себя. Но мне визу не дали, так как я служил в те годы офицером. А брат с ребятами в Индию, уехал, в монахи. Да так там и остался. Ты Панаму помнишь? – спросил Мастер

– А как же! Он меня так классно развел однажды.

– Расскажи.

– Мы с Михалычем и Суриковым—младшим стояли у Праги. Подваливает Кент в европейском прикиде и кивает нам. Плиз, мол, рисуйте! Мы отпахали его все трое. Три шаржа вручаем, чтобы выбрал тот, что понравится. А он позировал молча, только улыбался. А в конце по—русски: «Привет арбатским художникам от Магаданских мастеров кисти и карандаша! Героев панели надо знать в лицо!»

– Что, не заплатил никому? – удивился Лёва.

– Это бы был не он, если б так поступил. Всем понемногу, но дал.

– Судьбу Ешкиного Кота кто—то знает? Я с ним в Крыму работал, – спросил ребят Жора.

– Погиб Гарик пару лет назад, – отозвался Лёва.

В среде художников хватает разного люда. И профессионалы, и халявщики, и алкоголики, и трезвенники, и порядочные, и сволочи – всякие рисуют. Но среди этой братии всегда находятся такие люди, кто завоевывает симпатии своим внутренним огоньком, обаянием, неординарным рисунком, особой харизмой. И в первую очередь у своих собратьев по перу.

Таким был Гарик – Ешкин Кот. В Афганистане он служил военным переводчиком, получил контузию и приехал в Москву лечиться после увольнения из армии. Да так и осел на Арбате. Его знали все продавцы в ларьках, новые русские кооператоры, уличные музыканты и даже центровые московские бомжи. Гарик был всегда в хорошем настроении, с неизменной щербатой улыбкой и под шафе с утра. Доброта и веселый нрав Игорька не знали границ и практически всё, что он зарабатывал, в тот же день пропивалось в компании новых и старых друзей. Главным ругательством этого знатока английского языка было выражение «Ешкин Кот». Под таким погонялом его знала не только вся Москва, но и страна. Умер он по пьяному делу. Водка… А собутыльник Эдик, который был с ним в ту роковую ночь, попросту пропал. И о нем никто ничего не слышал до сего дня. Гарика любил мастеровой народ, и потерю его переживали всем Арбатом. Поговаривали, что один из московских баров в честь него так и назвали «Ешкин Кот».