Тесла Лейла Хугаева - Клиника доктора Бене Финкеля

Социализм духа – это единство дружбы, единство совести и разума, которое Маслоу заметил у людей самого высокого интеллекта, а Порас и Коллинз у руководителей самых успешных компаний. Именно о таком социализме писали русские духоборцы, которые с самого начала не хотели иметь ничего общего с диктатурой пролетариата марксизма: Кропоткин и Герцен, Чернышевский и Толстой, Белинский и Огарев, Чехов и Некрасов. Марксизм объединяет людей палкой, диктатурой, государственной собственностью, угрожая войной буржуев и пролетариев. Это и не есть единение в истинном смысле. Поэтому несмотря может быть на искренние поиски науки и справедливости, получилось как всегда в таких случаях все наоборот: классическая деспотия с насилием и подчинением, бесправием народа и произволом власти, с господами, которые беззастенчиво грабят рабов, и наконец, с мистикой в виде марксистско-ленинского катехизиса, и инквизицией, которая боролась с еретиками. Еще Рассел сравнивал коммунистическую партию с католической церковью.

Духоборцы ищут совсем другого единения, настоящего, которое возможно только при свободном научном мышлении, когда едины совесть, сочувствие и разум. Они могут быть сколько угодно различны во вкусах и количественных уровнях способностей; но в этом главном, в совести и постижении истины законов природы они едины как близнецы братья. О таком социализме говорили все великие мыслители, потому что лучше других понимали природу человека, и чувствовали какова эта природа на высших стадиях эволюции духа, сознания. Ведь взять скандинавский социализм: разве государственная собственность сделала его социализмом или диктатура пролетариата? Нет! Забота друг о друге, протестантская этика, христианская культура. Социальная поддержка неимущих – это всего лишь реализация древнего принципа самых первых левых общин пифагорейцев, «а у друзей все общее» – они дают столько, сколько считают нужным, и только если считают нужным. Коммунизма из под палки не получается.

– А С. Хантингтон? Который пишет, идеологии вообще все искусственные и только религиозное сознание – настоящее? Он ведь посмеялся над идеологическим противостоянием времен холодной войны, как над недоразумением, и заявил, что только теперь, когда все идеологии доказали свою несостоятельность мир обретает свое истинное лицо в религиозных культурах планеты.

– Хантингтон «Столкновение цивилизаций»? Это смешная книга, которая доказывает факт «самоубийства разума» в философии субъективистов. Разум, который отрицает сам себя, обосновывая «истинность» магического сознания, и отрицающий научный прогресс – это разум-самоубийца. Невежды хотя бы ничего не знают о разуме и просто ненавидят цивилизации, которых они не понимают. А современная философия субъективизма логическими доводами, своими софизмами и спекулятивной мистикой схоластов отрицает рационализм: получается, что доводами разума отрицают сам разум.

Конечно, ничего кроме глупости он не мог сформулировать на такой философской платформе. Что мир делится на различные культуры религиозного сознания, которые все стремятся уничтожить друг друга чтобы доминировать, и что только западная цивилизация имеет универсальные ценности. Как можно утверждать какие-то универсальные ценности, если отрицать науку и общую природу человека? Только наука может сформулировать универсальные ценности как открытые законы природы человека.

– Значит, религиозное сознание – это сознание невежд? – Бенедикт вспомнил, как много значили для его отца его священные книги, и каким умные и глубоким человеком он был.

– Вовсе нет. Посмотри у Ясперса его теорию осевого времени: разум начался с началом этических религий. Само слово «религия» очень многозначно, оно приобрело множество смыслов за тысячелетия полемики, в центре которых была религия разных времен и народов.

Религия как первая рефлексия об этике, как первая метафизика законов природы человека – это разум и предтеча науки. Религия – как магическое мышление, как догмы мифологии – да, это сознание невежд, первобытное сознание, и именно в этом смысле говорит о религиях как самоидентификации народов Хантингтон. К каким выводам может прийти человек, который начал свой анализ с таких ложных посылок? Нет, магическое сознание – это просто победа невежества, которая говорит о грандиозном кризисе науки, а вовсе не доказательство незначительности любой идеологии и возврат к истинности сакрального сознания. Прямо, Мирча Элиаде какой-то.

Вот тогда Леви-Финкель стал всерьез думать о том, чтобы заняться наукой, так заинтересовали его эти беседы с профессором Белогородским, а позже и с Анной, которая пошла по стопам отца. Но пока продолжалась его служба у Горбачева, до самого 1995 года, он мог посвящать книгам только небольшую часть своего времени. После ухода Горбачева, Леви-Финкель оставил службу, решительно порвав со своим военным прошлым. Он направил все силу души и тела на одну цель, на науку, где он уже ясно видел свою задачу: отказ от старой парадигмы материалистов и субъективистов, и утверждение новой парадигмы рационалистов. Но тема была так огромна, что он не видел ни начала, ни конца этого океана, и не верил в возможность выплыть из него невредимым. Тогда они оправились в путешествие вместе с Анной, доцентом кафедры психологии к тому времени. Петр Николаевич умер за год до автокатастрофы, отнявшей у Бенедикта Яковлевича любимую жену. Бене едва исполнилось тридцать, когда он остался совсем один. Ведь все эти годы Петр Николаевич был рядом, был его учителем, был его отцом, был опорой и научным руководителем. И когда его не стало Бене почувствовал себя осиротевшим во второй раз. Только теперь утрата не была такой горькой, потому что, уходя Петр Николаевич оставил ему главное: направление в жизни, смысл жизни, любимую работу, которой Леви-Финкель посвятил жизнь. И любимую дочь, которая помогала ему и поддерживала его во всем. С Гришей Белогородским Бенедикт рассорился после ухода со службы, а после смерти Анны разошелся с ним окончательно. Он не мог понять, чему служил Гриша после ухода Горбачева. Гриша, сын профессора Белогородского, диссидента и борца с режимом не понял, что страна взяла курс назад сразу после ухода ее великого реформатора! Бене расценивал эту намеренную слепоту как предательство, особенно после смерти Анны. Его мучила мысль о возможном нападении. Причины их устранить могли найти легко, если бы захотели: его как ренегата, который слишком много знал, ее, как активного лидера движения антипсихиатрии в стране. Но как у несчастной принцессы Дианы, у Леви-Финкеля не было никаких доказательств, и он просто замкнулся в себе, отдавшись работе.