Евгений Черносвитов - Кандид-2020. Конфабуляции. Псевдореминисценции. Персеверации

– Попадешь в него?

Ульгучье молчит. Тогда ребята хватают, какое подворачивается под руку оружие (а мы разоружили после побоища весь поселок, и везли изрядный арсенал охотничьих и боевых карабинов, винтовок двух последних войн, пистолетов, револьверов, наганов), свое табельное оружие и начинают палить в парящего, как ни в чем не бывало над нами, орла. Вездеход бежит. Мужики палят. Некоторые с двух рук, по-македонски. Кто ― стоя, кто ― с колена, кто ― лежа. Орел даже не меняет курса.

– Дайте винтовку Ульгучье, ― приказывает Савчук.

– Ты что, хватил лишнего? ― даже оторопел от таких слов участковый.

– Он нас, как мух, ухлопает! ― поддержал его следователь милиции.

– Только один патрон в ствол, ― поясняет настойчиво Савчук.

– А он с одного выстрела уложил двух…, – это вмешиваюсь я, так как знаю, как стреляет Ульгучье, по вскрытым мной трупам, убитых им молодых ребят ― охотников.

– Не бойтесь, дайте! ― поддержал Савчука охотник-артельщик. ― Я буду держать его на мушке!

Ульгучье невозмутимо молчит, попыхивая сигаретой. Савчук берет армейский карабин и вставляет в ствол патрон.

– Еще один вставь! ― вдруг говорит Ульгучье… Все вмиг поворачиваются к нему и, разинув рот, замирают. Немая сцена продолжается с минуту, вездеход продолжает нестись на огромной скорости между Океаном и Тайгой.

Первым приходит в себя Савчук:

– Зачем тебе второй патрон?

В голосе его четко слышны нотки невольного страха. На лице невозмутимого Ульгучье появляется что-то, подобное снисходительной улыбки:

– Если убивать ― то обоих.

– Кого «обоих»? ― в голос спрашиваем мы, недоуменно.

– Птицу. Орла и орлицу! Горе одному оставаться! Все равно разобьется, на камни оттуда (он показал руками, скованными наручниками) бросится!

Мы задрали головы, пытаясь разглядеть вторую птицу, но видели только одну, как не старались.

– Врет он! Два патрона хочет! Как раз по одному на нас, двоих! ― сказал, продолжая пялиться в безоблачное небо, участковый (был он ― детина 2-х метрового роста, ходили о его невероятной силище легенды, будет возможность, хоть одну расскажу!) Савчук тем временем вставил в обойме второй патрон, и, протягивая карабин Ульгучье (артельщик встал в боевую позу, направив к виску охотника ствол), сказал:

– Но наручники я с тебя не сниму… Закон не позволяет, так что стреляй брат так!

Ульгучье, не выпуская изо рта сигарету, взял маленькими ладошками карабин и не успели мы опомниться и сообразить, как он целиться и стрелять будет, как прозвучали почти дуплетом два выстрела. Головы наши невольно дернулись, в ушах от ближних выстрелов заложило. К ногам нашим с грохотом упали две птицы, обе без голов ― только окровавленные шеи еще дергались и издавали булькающие звуки. Ульгучье (наверное, мне это показалось!) презрительно смерил нас всех своими глазами-щелками и аккуратно, нагибаясь всем туловищем, положил на дно вездехода карабин. Опять немая сцена. В воздухе повисло ― нет, не восхищение умением стрелять охотника Ульгучье, а нечто гораздо большее ― неловкость перед ним, и жалость к нему, к которому судьба вдруг повернулась спиной, что он, явно незаурядный и большой человек, теперь будет исполнять прихоти всякого, кто захочет над ним позабавиться!..

– Ульгучье! Хочешь выпить? ― тягостное молчание прервал участковый.

– Спасибо, я не пью! А вот если угостите еще сигаретой ― скажу спасибо… ребята!

Ульгучье прекрасно вышел из ситуации. Все, что сейчас произошло, понял и по-своему, успокоил присутствующих… Неловкости и жалости след простыл. Все враз загалдели. Кто-то протягивал Ульгучье сигареты, кто-то котелки с горячей пищей и кружки с дымящимся ароматным чаем. А Савчук молча взял руки Ульгучье и снял наручники. То же самое он сделал и с ногами:

– Вот так-то лучше! ― Ульгучье ничего не сказал, только несколько раз присел, вытягивая ноги, как будто танцевал барыню, и мощно размял запястья. Всю остальную дорогу он провел с нами на равных: и в кузове сидел один и курил, и в кабину ходил чай пить, и все словно сговорившись, как бы забыли, что он убийца, арестованный, и что его везут в тюрьму.

В отделение милиции города Николаевска-на-Амуре в четыре часа утра позвонил председатель сельсовета, бывший фельдшер поселка, и охрипшим голосом сообщил, что в «поселке стрельба и побоище». Огонь ведется из разных точек. Стреляют друг в друга охотники-артельщики и местные жители, гиляки. Все ― пьяные. Каждый дом под непрекращающимся огнем. Охотники забаррикадировались в фельдшерском пункте. Местные жители стреляют с улицы». Причина побоища известна – это новый фельдшер Светлана, 18-летняя девушка, недавно приехавшая в поселок по распределению из Винницы и успевшая сойтись с местным охотником Ульгучье. Вчера он неожиданно вернулся из тайги и застал ее пьяной с русскими охотниками, которые остановились у нее три дня назад. Тут все и началось…

Дозвониться из поселка в город не так-то просто. В поселках, разбросанных по нижнему Амуру, прибрежных и таежных. Связь была одна ― вертушка (точь-точь, как в 1917 в Смольном). Так вот, для того чтобы попасть в город, нужно было пройти как минимум 4—5 узлов связи, где очередная «девушка», получившая звонок, передавала его на следующий «узел». Естественно, что на любом участке пути сигнал мог срываться. Председатель сельсовета звонил в город с 20 часов, а дозвонился только в 4 утра. Он был в конец измотан и ужасно напуган. Ведь в поселке было много детей, которые легко могли попасть под пулю. Так он доложил, требуя незамедлительной помощи.

О происходящем в поселке, как полагается доложили прокурору, а он ― Первому (секретарю партии района). Первый и принял решения послать нашу опергруппу на вездеходе. Могли, конечно, послать и вертолет, но это гораздо дороже и летчики соглашаются на такие полеты чрезвычайно неохотно (стреляют по пьяному делу в охотничьих поселках часто, и когда над поселком зависает вертолет, то бывали случаи, что обе воюющие стороны вдруг объединялись и дружно начинали палить по вертолету; не прошло и полгода, как в районе золотопромышленного прииска «Многовершинка» таким образом, сбили Ми-4, погибли все ― и опергруппа, и экипаж). Опергруппа по таким случаям выезжала в поселки тоже крайне редко, ибо это всегда обостряло обстановку ― появлялась еще одна воюющая сторона и тогда, действительно, могли стрелять все, кто могли, до последнего патрона или до оцепления поселка войсками. Если последнее случалось ― войска брали поселок в кольцо ― стволы тут же летели на землю, и пальба вмиг прекращалась. Не было случая, чтобы кто-нибудь когда-нибудь в то время вступал в перестрелку с солдатами. Вездеход тоже можно было бы обстрелять (и такие случаи бывали). Поэтому Первый посылал нас неохотно. Чаще всего, пьяную пальбу (хоть из сотни-другой стволов!) останавливал один участковый, который для этого случая приезжал в поселок (почти все участковые района Николаевска-на-Амуре проживали в городе) на попутной, а не на милицейской (это было важно!) машине. Участковые эти были люди особенные, во многих отношениях незаурядные. Дальневосточники в нескольких поколениях, знающие люд и обычаи людские и таежные на-отлично. Участковый, который сейчас доставлял вместе с нашей опергруппой Ульгучье, был именно из таких, да еще, пожалуй, лучший из лучших. Участковые демонстративно никогда не носили с собой оружия и редко были одеты в милицейскую форму (в отличие от героя известного фильма «Хозяин тайги»). Это был мужик огромный, жилистый. Был он немного хвастун и мог приврать, поэтому, наверное, о нем много ходило легенд. Вот одна из таких легенд. Шел он как-то домой со своего участка тайгой (км. так 150—170, если напрямик). Захотелось ему по пути по большой нужде. Присел он за кустиком среди дремучих елей… Только поднатужился, как кто-то хлопает его по плечу. «Наверное, какой-нибудь охотник догнал, ― подумал участковый и буркнул ― Подожди, не видишь, занят!» А тот продолжает его по плечу хлопать. «В чем дело, земляк?» ― не в шутку разозлившись, спрашивает участковый и поворачивает голову к тому, кто ему не вовремя мешает. Глядь, а это огромный бурый медведь лапой его по плечу легонько трогает! Вскочил тут участковый, а штаны упали, оказался по ногам связанный. «Пошел вон!» ― крикнул участковый медведю. А тот, вместо того чтобы послушаться, хватает участкового в свои объятья и начинает давить. Участковому ничего не оставалось делать, как заключить в объятья медведя…, так и стояли, с полчаса, давя, что есть силы друг друга своими объятьями. Пока у медведя глаза из орбит не повылезали, и кровь из пасти не потекла. После чего объятья зверя стали слабеть, и он медленно сполз к ногам участкового дохлым… Правда это, или байка: проверить трудно. Очевидцев-то не было. Но в квартире участкового на стене висит шкура огромного бурого медведя (вернее, медведицы), на которой нет, ни единого следа от выстрела. Силой наш «хозяин тайги» был наделен не вероятной. Мог лося вместе с рогами поднять и пронести метров сто. Колоду карт рвал без напряжения. Лом сгибал и разгибал одними руками… Много еще всяких штучек демонстрировал в дежурке или в командировке, когда наступала для этого подходящая минутка… И сейчас он тоже, конечно, был против опергруппы ― хотел скакать в поселок один на лошади, и навести порядок. Но, Первый решил послать вездеход с опергруппой. Был к тому еще один резон ― в поселке четыре трупа (за раненой решили послать вертолет сан. авиации, как только дело будет закончено; первую медицинскую помощь ей оказал фельдшер; но юная медичка ― яблоко раздора среди Ульгучье и молодых русских охотников ― не дождалась нас, скончалась от внутреннего кровотечения!). Не везти же трупы в город? Поэтому и направляли судмедэксперта, меня, чтобы произвел вскрытие на месте, после чего трупы можно было там же схоронить (так обычно и делали если родственники проживали в других городах; им, конечно же сообщали о смерти и где захоронен их сын или брат, и если они хотели увезти труп на родину, то это уже их собственное дело). А раз ехал медик, то нужен был и следователь прокуратуры, который мог бы возбудить уголовное дело. Раз была раненая, и выстрелы производились в населенном месте, нужен был следователь милиции… Короче, так вот и собралась опергруппа…