Марианна Колпакова - Преодоление тревоги. Как рождается мир в душе

Если мы обратимся к собственному опыту, то трудно, наверное, не заметить тревогу, охватывающую нас в ситуациях опасности, реальной или мнимой. Даже если мы припомним случаи, когда такая опасность не связана с угрозой для жизни, а лишь предполагает некоторые житейские осложнения и неприятности, если всего лишь не оправдываются наши завышенные ожидания и возникают ситуации неопределенности, то заметим, как щемящее чувство безысходной тоски овладевает нами. Чуть только возникает угроза нарушения привычного хода жизни, тревога охватывает нас.

Сердце сжимается и у капитана Миронова, и у Петра Гринева при понимании реальной опасности и опасении за близких, но, оказывается, что этим людям свойственна поразительная внутренняя стойкость. В чем ее истоки? Трудно не заметить, что у них какое-то иное отношение к жизни. При всей внешней неброскости, обыденности, приземленности существования они живут не только сиюминутным, потому и трагические обстоятельства не застают их врасплох. Просто они переходят от обычного хода жизни к испытаниям, не испытывая ни метаний, ни терзаний. Напротив, по словам Пушкина, «близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной». Опасность, угроза смерти не парализует его волю, он смело смотрит в лицо опасности: «Умирать, так умирать: дело служивое!». Они каким-то удивительным образом удерживают в мировосприятии иное измерение жизни.

Казалось бы, какое отношение имеют к нам, современным людям, пушкинские герои, жившие в XVIII веке? Но и сегодня перед человеком стоит все тот же выбор: идти ли путем внутреннего диалога, прислушиваясь к своей совести, или приспосабливаться к внешним условиям, ставя во главу угла самореализацию, самоактуализацию и самоосуществление? Кроме того, в настоящее время широко распространились представления о том, что именно путь самоутверждения, сопряженный со снижением чувства вины и совести, и есть настоящий «путь к себе», и есть личностный рост. Распространение таких представлений не проходит бесследно, оказывая влияние на выбор человеком того или иного пути и, как следствие, на его судьбу. В наше время также нелегко порой сказать «нет» некоторым внутренним тенденциям и общественным представлениям, и человек идет у них на поводу.

В пушкинские времена, однако, человек при этом не был уверен, что осуществляет свободный выбор, а если и полагал так, то все же сомневался при этом. Даже Швабрин не думает, что он только следует своей «множественной идентичности», применяясь к обстоятельствам, или следует своему внутреннему «подлинному Я», как и положено делать всякому здравомыслящему человеку, и потому поступает правильно и хорошо. Наоборот, он знает, что поступает неверно. Не говоря уж о Петре Гриневе, который также не безгрешен, также идет на поводу своих стремлений к блестящей жизни, не чужд даже и тщеславных желаний, но не считает это верным и правильным. Пушкин точно и просто описывает обычный путь обычного русского человека. Пушкинские герои ошибаются, но при этом исправляют свои ошибки. Петр Гринев и мечтает о блестящей веселой жизни, и не лучшим образом доказывает, что он уже не ребенок, и поддается различным влияниям, и впадает в депрессию в трудных обстоятельствах. Но он раскаивается, прислушивается к своей совести, и его жизнь радикально изменяется.

Маша Миронова падает в обморок от грохота орудийного выстрела, она застенчива и чувствительна, но она же проявляет удивительную внутреннюю стойкость. Маша любит Петра, для нее мучителен отказ его родителей благословить их брак, но она не соглашается выйти за него против их воли. В лагере повстанцев она совершенно бесправна, ей грозит смерть, но эта чувствительная девушка оказывается на удивление стойкой. Когда пушкинские герои прислушиваются к голосу совести, изменяются обстоятельства, жизнь изменяется, происходят удивительные события, «странные происшествия».

Нельзя сказать, что Петр или Маша были очень озабочены собственным личностным развитием: они живут, думая и заботясь, скорее, о другом, нежели о себе. Им не свойственно переживание собственной значимости. Ощущение собственной ценности характерно, скорее, для людей, отвергающих совесть, например, для Швабрина.

Еще более оно характерно для героев Ф. М. Достоевского, таких, как Лужин («Преступление и наказание»), старший Валковский («Униженные и оскорбленные»), старший Верховенский («Бесы»), в высшей степени оно характеризует Фому Опискина («Село Степанчиково и его обитатели»). Если мы обратимся к более близким нам временам, то переживанием собственной значимости были преисполнены очень многие, в том числе, те, о которых писал А. И. Солженицын: «По роду деятельности и по сделанному жизненному выбору лишенные верхней сферы человеческого бытия, служители Голубого Заведения с тем большей полнотой и жадностью жили в сфере нижней. А там владели ими и направляли их сильнейшие (кроме голода и пола) инстинкты нижней сферы: инстинкт власти и инстинкт наживы. Особенно — власти. В наши десятилетия она оказалась важнее денег» [72] Солженицын, А. И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918–1956: Опыт художественного исследования. Ч. I–II. — Екатеринбург: У-Фактория, 2006. — С. 142. .

В то же время разве характерно такое переживание для Алеши Карамазова или старца Зосимы? Для внутренне диалогичного человека не свойственно чувство собственной самоценности, скорее, напротив, он обостренно видит неполноценность, ущербность «наличного Я», он недоволен собой, но в то же время не отождествляет себя совершенно со своим «наличным Я» и не сводит себя к нему, зная, что есть в нем и нечто иное. Потому он не впадает в уныние и отчаяние по поводу своей ущербности. Вообще, он, как это не покажется парадоксальным, не особо озабочен собой, своим личностным развитием. Не переживание самоценности, а смирение, скорее, характерно для такого человека.

В смирении человек прислушивается к совести, поэтому он не может считать себя ценным или значимым. Но это и не «пришибленность», и не согласие на всё, что угодно, «раз уж я такое ничтожное и нелепое существо». Переживание полной ничтожности, отсутствие всякого достоинства мучительно и толкает на путь самоутверждения и самолюбия. А смирение не противоречит достоинству; человек видит свою ущербность, но не сводит себя к ней, к неполноценности, к греху. Если мы так относимся к себе, то так же будем относиться и к другому. Если человек преисполнен собственной ценности, если считает себя достойным многого, полагает, что все принадлежит ему «по праву», тогда не грех и оттеснить другого. Так начинается «победительный» путь. К сожалению, в настоящее время он нередко считается единственно оправданным. Вот только путь самоутверждения оказывается путем потери себя и погружения в тревогу.