Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе

Сегодня день объятий. Я не очень люблю обниматься, особенно – с чужими людьми. Точнее, совсем не люблю. Но терплю: руки по швам, стоишь, как деревянный, смотришь вдаль и уклоняешься деликатно от поцелуев. И я всегда вспоминаю про Гришу Израиля. Такой был унылый неинтересный мальчик. И все заходил ко мне домой, классе в четвертом. То уроки узнать, то про сбор макулатуры уточнить, то насчет стенгазеты поговорить. И говорил таким шмелиным гудением. Кудрявые волосы, большой нос, нескладное сложение. Зайдет и сидит часами. Утомительно. Скучно. Дедушка его обо всем расспрашивает. Ведет беседу. Про математику, про шахматы, про маму. Гриша так уныло и скучно гудит в ответ. Ужасно надоедает. Потом кое-как удастся его выпроводить. Так он еще на пороге топчется. И говорит: «Дедушка, дайте мне три копейки для трамвая!». Он далеко жил и всегда отдавал потом денежку. Но потом снова просил: «Дедушка, дайте мне три копейки для трамвая!». Очень мне этот Гриша надоел. Он и в школе никому не нравился. Скучный такой мальчик. Но однажды Гриша все топтался на пороге. Ботинки зашнуровывал полчаса, курточку застегивал, очки протирал. И вдруг обнял моего дедушку. Так сильно-сильно. И прогудел в нос: «Я хочу, чтобы вы были мой дедушка. Моих на войне убили». И убежал, стуча ботинками. И я только тогда догадалась, что он «три копейки для трамвая» просил, чтобы сказать: «дедушка». Он вовсе не ко мне ходил. А к дедушке. И мечтал, и представлял, что это – его личный дедушка… И, когда нас обнимают – даже чужие люди, – может быть, они представляют на секундочку, что мы – немножко их. И немножко их любим. И проявляют свою любовь. Поэтому стоит потерпеть иногда. И самим кого-нибудь обнять – крепко-крепко. Даже чужого дедушку…

Никому не приятно, когда претензии предъявляют. Обидно и грустно. Но я вот даже смеюсь и улыбаюсь. После предъявленной претензии. Бодрой и энергичной.

– Это Анна Валентиновна? Здравствуйте. Вы меня должны немножко помнить, кто вам звонит. Это звонит ваш знакомый Абрам Шаевич Фридман. Мы недавно видались. В девяносто пятом году. Я искал у вас утешения от депрессии. Вспомнили? Конечно, вспомнили! Я еще подарил вам свою книжку эпиграмм. Эпиграммы – такие короткие едкие стихи. Я звоню вот по какому поводу. Но сначала скажу претензию. Мое здоровье мало наладилось с тех пор. Слуховой аппарат барахлит, и чешется нога. И есть еще остатки депрессии. С которыми я пока имею силы бороться, пиша эпиграммы. Это такие едкие стихи. Короткие. Так что мне не до конца помог тогда визит к вам. Но вы добрая дама и сделали все, что могли. А что не могли – это уже претензия не к вам. А к моей тяжелой и непростой жизни. Я вот звоню с какой целью. Послезавтра я буду иметь свой день рождения. Девяносто лет. И я хочу вас пригласить на свой праздник. Большого угощения не будет, я скромный пенсионер. Но мы можем зажечь торшер и посидеть на диване. Выпить немного вина, и я вам буду читать эпиграммы. Это короткие едкие стихи. А претензия – пусть останется между нами. Я вас всегда горячо рекламирую в нашем подъезде!». Хорошая какая претензия. И реклама хорошая. Хотя бы в одном отдельно взятом подъезде. Я заеду, подарок завезу. На девяносто лет. Как говорится, чтобы мы так жили в этом почтенном возрасте. И мягко попрошу не писать про меня эпиграммы – короткие едкие стихи…

У меня очень плохое зрение. Но на приеме я всегда без очков. Наденешь очки – будешь хорошо видеть человека. Но другое будешь видеть плохо. Вы понимаете. Поэтому, если я с вами не поздороваюсь – не обижайтесь. И если радостно брошусь к вам – не удивляйтесь. В целом мне довольно комфортно в моем мире размытых обликов и ясных душ. Хотя после одной истории я на улице очки не снимаю. Папа моего однокурсника был профессор. Преподавал у нас в университете на первом курсе. Лысый, в очках, небольшого роста. А стал дворником. Жизнь полна превратностей. И даже не совсем дворником, честно говоря. А в контейнерах принялся искать нужные вещи. Очень печально. Усы отрастил, чтобы его не узнали. И каждое утро шарился в контейнере, у меня во дворе. Я делала вид, что не узнаю его. Из деликатности. Смотрела сочувственно только. Выносила бутерброды и аккуратно клала на бордюр. Конфетки там, пряники. Потом здороваться стала осторожно. А он – со мной. Потом потихоньку стали разговаривать. Как, мол, дела. Как погода. Много ли хороших вещей нынче в помойке. И уже утренний визит на помойку стал обязательным дружеским визитом. Беседуем. Он стал помаленьку раскрывать душу. Что сын Александр пьет горькую. Запоями. Не работает. Все философствует. Лежит пьяный и философствует. Это меня как раз не удивило – мы же на философском учились. Но то, что стал пить – ужасно. Политолог, социолог – и так опустился. С папой стал плохо обращаться и отбирать пенсию. И вот – папа на помойке. Злой рок, удары жестокой судьбы. И мы с бывшим профессором стали друзьями. Позавтракаем у контейнера, я на метро, он – снова за работу. Улыбаемся, машем друг другу. А потом я встретила однокурсника. В метро. В костюме, при галстуке. Вышел из запоя, видимо. Надел маску приличного человека. Я с ядом в голосе спросила, как папа поживает. Он ответил, что папа во Франции, на симпозиуме. Я говорю, мол, давай ко мне зайдем на минутку. Кое-что покажу интересное. И поговорим о твоем будущем. О лечении от страшной болезни, которая разрушает и тебя, и твоих близких. Однокурсник испугался. Я могу быть убедительной. И мы вышли из метро и пришли на помойку. Где бывший профессор сортировал вещи. И закусывал. И я подвела однокурсника к контейнеру и сказала: «Вот твой папа». Очень трагично получилось. Как в индийском кино. А, если бы я очки носила, ничего бы не вышло. Потому что это был не папа. То есть, папа какого-то другого Александра, пьяницы и дебошира. И вовсе не профессор истории. Хотя история как наука его привлекала. Он много читал исторических книг в тюрьме. Недоразумение выяснилось, и мы даже долго беседовали об истории и политике. О беспутных сыновьях и родительском горе. И расстались друзьями, конечно. А потом я переехала в другой дом. А мнимый профессор устроился сторожем в лесопарк. А однокурсник избегает меня, наверное. Я его давно не видела. Впрочем, я вообще плохо вижу. В обычной жизни.

– У меня проблема выбора, – так она говорила серьезно и с расстановкой. – Сейчас я могу закончить третье высшее образование и получить должность исполняющей обязанности заведующей отделом. Это принесет повышение зарплаты на тридцать процентов. Примерно. Плюс премии. В то же время, диссертация практически написана, и можно двигаться к защите, сменив научного руководителя. Сменить научного руководителя необходимо в связи с перестановками в ученом совете. Кроме того, необходимо внести некоторые уточнения в сам текст, особенно в тезисы. Защита может состояться не ранее, чем через год. За это время я могла бы экстерном сдать кое-какие экзамены и практически получить третий диплом. Теперь встает вопрос ипотеки. На данный момент я имею двухкомнатную квартиру. Которую необходимо поменять на квартиру большей площади, желательно – таун-хаус. В связи с чем мне придется взять в банке определенную сумму, что выбьет меня из намеченной колеи – необходимо поменять автомобиль на более хороший. Поскольку новый социальный статус в роли исполняющей обязанности заведующей отделом предполагает наличие автомобиля брендовой марки. Что первостепенно – улучшение жилищных условий или автомобиля? И достаточно ли будет прибавки к зарплате, чтобы выплачивать кредит?