Виктор Кандыба - Чудотворцы и чудеса. Энциклопедия сверхвозможностей человека

Ритмичные удары весел были почти неслышны среди неумолчного шума джунглей, из которого вдруг вырывались то резкий крик попугая, то неожиданная скрипучая трель какой-то неизвестной мне птицы:

Все это сливалось в сплошную какофонию звуков, еще более подчеркивающих мертвую тишину, царившую на болотах, простиравшихся за-берегом реки.

Временами удары весел проводника прерывались, и тогда я напряженно вслушивался, стараясь понять, какой звук мог его потревожить. Также неожиданно, не вдаваясь в объяснения о причинах остановки, он снова начинал работать веслами, сохраняя отсутствующее выражение на своем круглом плоском лице.

Наконец, мы подошли к излучине реки и на берегу, слева от нас, увидели поселок из тридцати или сорока хижин. Криво улыбнувшись, проводник что-то проворчал и направил лодку к берегу.

Только некоторые дома расположенной на высоком берегу деревушки были на сваях. Большинство стояло прямо на земле. В центре, на площадке, открытой со стороны реки, собралось много народу, главным образом женщин и детей, поскольку мужчины в это время дня обычно укрывались от жары в хижинах. Хижины были построены в стиле, общем для индейских племен Эквадора. Стены сделаны из соломы, связанной лучками толщиной примерно в 18 дюймов. Солома на крышах плотно уложена и аккуратно подрезана снизу. Вся деревня производила очень приятное впечатление.

Впереди всех на берегу стоял довольно высокий, хорошо сложенный человек, очевидно, собиравшийся принять нас или расспросить, кто мы и откуда. Его одежду составляла только узкая набедренная повязка. Украшением служили тяжелые наручные браслеты из плетеной соломы и головной убор из алых, красиво спадавших птичьих перьев.

Я принял его за вождя племени и поднял в знак приветствия руку. Он кивнул.

— Вы белый доктор, — сказал он, к моему удивлению, и улыбнулся; 5

Его осведомленность меня изумила: я не мог себе представить, что кто-то, кроме моих друзей в Икитос и индейца-проводника, знал о моем присутствии в этих краях. Я объяснил, что приехал сюда, чтобы познакомиться с «деликим» Памантохо и научиться от него искусству врачевания, сделавшему его повсюду известным. Он улыбнулся и кивнул, словно почувствовал в моих словах скрытую иронию. Я испугался, что переборщил. Но мне нужно было обязательно расположить к себе Памантохо, и я надеялся, что если этот человек расскажет ему о моем восхищении его талантами, это значительно упростит задачу.

К моему удивлению он сказал:

— Я Памантохо.

Он махнул рукой одному из индейцев. Тот быстро спустился к воде и вытащил нашу пирогу на берег. Мог проводник помог ему разгрузить лодку, а остальные толпились вокруг, болтая на незнакомом мне диалекте.

Тем временем Памантохо, или Пименто, как я стал звать его позднее, проводил меня к предназначенной мне хижине. Она была меньше других и стояла вблизи одного из самых больших домов, принадлежавшего, как я позднее узнал, самому Пименто. Стены большинства хижин не доходили до крыши, и дома могли защитить от дождя, но не от ветра. Большая хижина Пименто служила чем-то вроде храма, однако для службы не использовалась, ибо большинство массовых обрядов совершалось на вольном воздухе. Длина и ширина хижины составляла около 30 футов. Над нею красиво склонились широкие листья нескольких пальм. Перед входом примерно на 16 дюймов возвышалась земляная платформа, и Пименто уселся в кресло на этом возвышении.

Он улыбнулся широкой, добродушной улыбкой, свидетельствующей о прирожденном чувстве юмора. У него был какой-то запас португальских и английских слов, а я знал несколько слов из местного диалекта (их я усвоил с помощью проводника). Поэтому нам удалось более или менее сносно объясниться.

На следующий день после моего прибытия Пименто позвал меня в свою хижину, и уже по тому, как он со мной поздоровался, было ясно, он хочет показать мне что-то весьма интересное.

На циновке лежал индеец. Его лицо, раскрашенное белыми и желтыми полосами, было искажено гримасой боли. Одна рука судорожно и как-то неестественно дергалась, и когда я подошел поближе, чтобы внимательно осмотреть его, то увидел, что она была чуть ли не полностью оторвана в предплечье. Кость была обнажена, и сухожилия почти совсем разорваны.

— Тигр! — кратко сообщил Пименто, усаживаясь на корточки рядом с раненым.

Тщательно и методически осматривал он поврежденную руку. Наконец, ознакомившись с повреждениями, подал лежащему небольшую чашку. В ней была зеленоватая жидкость, которую страдалец выпил с большим трудом. Остаток допил Пименто.

Несколько индейцев, судя по всему родственники пострадавшего, стояло поодаль. Пименто ни разу не обратился прямо к ним, однако каждое его движение, каждое его действие было частично рассчитано и на то, чтобы произвести на них впечатление. Раненый крутил головой из стороны в сторону: Руки Пименто двигались так быстро, что за ними: было трудно уследить. Однако я заметил, как он вынул из маленького мешочка заостренную палочку и сунул ее себе в рот. Затем он склонился над пациентом и сделал вид, что отсасывает кровь из раны на плече. Я полагаю, что при этом он зажал деревянную иглу зубами и воткнул ее в рану. Индеец затрясся от боли, но затем утих.

Пименто поднял голову и выплюнул несколько предметов. Среди них был обломок когтя ягуара и деревянная игла. Я слышал, что индейцы употребляют подобные иглы для впрыскивания снадобий в вену больных. Вероятно, она и была использована на этот раз. Все это время Пименто что-то говорил короткими фразами на гортанном местном диалекте. По нескольким известным мне словам я с трудом разобрал, что он призывает дух человека вернуться назад в тело и занять свое место:

Когда операция закончилась, я заметил, что сам Лименто находится наполовину в невменяемом состоянии, что было, вероятно, результатом действия проглоченного им снадобья. Обычай пить то же, что знахарь дает пациенту, как мне объяснили позже, служит не только для того, чтобы убедить родственников, присутствующих при лечении, что врач не пытается отравить больного, но и чтобы сам лекарь мог прийти в необходимое для процедуры состояние. Из дальнейших бесед с Пименто я уяснил, что он сам не совсем четко представляет себе, что происходит во время процедур, ибо пребывает в трансе.

От ответа на мой вопрос о рецепте снадобья — которое он давал пациенту и пил сам, Пименто уклонился:

— Лекарства белого человека полезны для белых, а не для индейцев, — сказал он. — Индейские лекарства тоже — они полезны только для индейцев, но не для белых.

Я так до сих пор и не знаю, был ли такой ответ проявлением сознательного нежелания раскрыть секреты профессии или Пименто просто-напросто пытался прикрыть им свое: незнание. Когда я узнал Пименто ближе, я понял, сколь он хитер. Пименто был далеко не стар. Ему, вероятно, еще не было сорока, но он занимался знахарством с детства. Во время одной из наших долгих бесед он рассказал, как стал знахарем, или курандатро. По его словам, в Молодости от был плохо приспособлен к обычной жизни своего племени. Товарищи по играм часто колотили его. Он видел странные сны, его посещали видения, и тогда он беседовал с духами. Старый бруджо принял его под свое покровительство и обучил основным приемам знахарства.