Курт Воннегут - Пожалейте читателя. Как писать хорошо

Воннегут обожал театр за его коллективную оживленность. На мысе Код он активно участвовал в деятельности местного театра и библиотеки. Позже – время от времени погружался в драматургию. В одном его рассказе [793]руководитель драмкружка предлагает незнакомой девушке попробовать себя в одной из ролей. Эта девушка, «дивной красоты», занимается тем, что ездит по разным городам, обучая сотрудников магазинов пользоваться новой машиной для выписывания счетов. «С виду она [эта девушка] была какая-то деревянная – сама почти машина ‹…›». Она вежливо выслушивает его предложение.

Девушка очень удивилась и даже немного оттаяла.

– Знаете, мне еще никогда не предлагали поучаствовать в каком-то общем деле.

– Посудите сами: нет лучше способа быстро познакомиться со множеством хороших людей, чем сыграть с ними в спектакле [794].

Вероятно, самую сложную задачу облечь в слова нашу склонность вливаться в группы единомышленников Воннегут ставит себе в «Колыбели для кошки», где возникает понятие карасса.

‹…› Человечество разбито на группы, которые выполняют Божью волю, не ведая, что творят. Боконон называет такую группу карасс [795].

Именно то, что члены группы не осознают своей принадлежности к ней, отличает ее от всех прочих групп. Чтобы подчеркнуть это важнейшее различие, Воннегут придумывает еще один термин:

То, что Хэзел как одержимая искала хужеров [796]по всему свету, – классический пример ложного карасса, кажущегося единства какой-то группы людей, бессмысленного по самой сути, с точки зрения Божьего промысла, классический пример того, что Боконон назвал гранфаллон . Другие примеры гранфаллона – всякие партии, к примеру, Коммунистическая партия, «Дочери американской Революции», «Всеобщая электрическая компания» и Международный орден чудаков – и любая страна в любом месте в любое время [797] [798].

Может, эти «гранфаллоны» и бессмысленны «с точки зрения Божьего промысла», но Воннегут показывает (пусть и очень ненавязчиво), что они дают своим членам чувство благополучия – и тем значимы для них. Воннегутовские идеи, которые иной раз могут показаться звучащими абсурдно, показывают целую палитру плюсов и минусов жизни в составе сообщества.

Читатели нередко злоупотребляют термином «карасс», как я заметила, преподавая «Колыбель для кошки». Они извращают его, переворачивая вверх тормашками (как вообще свойственно человеку), считая, что он означает легко распознаваемую группу единомышленников. «Ты – из моего карасса!» – частенько восклицает кто-нибудь, обращаясь к тому, кто, как выяснилось, тоже обожает Воннегута.

Поищите в Google слово «карасс» ( karass ), и вы обнаружите несколько определений, иные из которых совсем не похожи на воннегутовское. Кто-то склоняется к идее «попутчиков», кто-то пересказывает своими словами изначальную дефиницию, которую дал Воннегут. Кто-то указывает, что это слово образовано от других, сходных с ним по звучанию (увы, это заблуждение, о чем уже говорилось в главе 21). Всё это вполне понятно, вполне объяснимо, даже мило. Некоторые уверяли меня, что даже сам Курт иногда употреблял этот термин неверно! Всем нам так хочется разобраться в устройстве мира, придать миру хоть какой-то смысл, вписаться в какое-то сообщество.

Но если вы сумеете выявить, кто принадлежит к вашему карассу, это будет противоречить исходному определению. Товарищи по карассу не знают, что они – товарищи по карассу. Она исполняют волю Божью – таинственную и неисповедимую. Божью, а не свою собственную.

Вот что говорит на сей счет Боконон – вымышленный гуру, создатель карассов:

«Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью чужого человека, без особых на то причин, – пишет Боконон, – этот человек, скорее всего, член вашего карасса ».

‹…› «Человек создал шахматную доску, Бог создал карасс» . ‹…› Для карасса не существует ни национальных, ни ведомственных, ни профессиональных, ни семейных, ни классовых преград.

Он лишен формы, как амеба [799].

От рождения нам с братом достались совершенно разные мозги. ‹…›

Но благодаря этим самым мозгам (и несмотря на их безалаберность) мы с Бернардом принадлежим к разветвленным искусственным семьям, что дает нам право претендовать на родство по всему земному шару.

Он – брат ученых всего мира. Я – брат всех писателей. Мысль эта будоражит и успокаивает одновременно. Дикое везение, ибо человеческому существу необходимо иметь ну очень много родственников [800].

Если вы писатель – вы тоже принадлежите к сообществу писателей мира. Какой совет вам дал бы Воннегут? Старайтесь воспользоваться этим на всю катушку, извлечь из этого всё возможное.

В начале своего творческого пути Воннегут нередко посещал слеты фантастов [801].

Переехав в Нью-Йорк, он стал очень активным членом ПЕН-клуба, международной писательской организации. С Сидни Оффитом, который позже стал его близким другом, он познакомился как раз на семинаре ПЕН-клуба – в 1970 г.

Думаю, [каждый писатель] просто обязан вступить в эту группу. Пускай даже человек – фашист или куклуксклановец: если он писатель, ему самое место в ПЕН [802].

Впрочем, едва ли фашист или куклуксклановец захочет присоединиться к этой организации, ведь в ее уставе прямо сказано: «Американский ПЕН-центр находится на пересечении литературы и правозащиты, дабы отстаивать свободу открытого выражения мнений в Соединенных Штатах и по всему миру».

Сегодня в моей папке «Входящие» появилось письмо со следующей темой: «Дорогие писатели, вы не одиноки». Его прислала редакция журнала Poets & Writers Magazine .

Ныне, в XXI в., у писателей есть множество способов связи и объединения: тут и учебные семинары, и журналы, и тематические сайты, и блоги, и Facebook, и конференции, и возможность побыть «писателем-резидентом» в каком-нибудь университете [803], и «писательские комнаты», и литературные чтения, и всевозможные организации, и группы писателей-единомышленников.

В 1951 г., когда Воннегут с трудом пробивал себе путь самостоятельно, он писал своему другу Миллеру Харрису:

Дорогой Миллер,

тут у меня появились довольно смутные мысли насчет того, что я бы хотел прибавить к письму, которое недавно тебе послал. ‹…› Под влиянием блистательно-нервного наставника по фамилии Слоткин [работавшего тогда на факультете антропологии Чикагского университета] меня заинтересовала идея создания школы. ‹…›

‹…› Слоткин говорит: никто из тех, кто достиг вершин в искусстве, не действовал в одиночку, он был лишь первым среди группы единомышленников. Эта максима вполне применима, скажем, к кубистам, и у Слоткина есть масса убедительных доказательств, показывающих, что ее можно приложить к Гёте, Торо, Хемингуэю и почти всем остальным фигурам такого же рода.