Коллектив авторов - Полевое руководство для научных журналистов [сборник статей]

Не важно, как вы построите историю, — читатель все равно может остаться в уверенности, что к смерти привело загрязнение.

Яркие примеры того, как журналисты находят баланс между «теплом и светом», можно найти в неопределенности, страхе, заверениях политиков и ажиотаже активистов после разрушения башен Всемирного торгового центра. Весь Нижний Манхэттен был окутан облаком пыли из цемента, кремнезема, штукатурки и асбеста. Я со своими коллегами из местных и федеральных СМИ был погружен в эту историю. Кто-то педалировал тему страха и опасности с помощью огромных заголовков. Некоторые сами делали опасные вещи, акцентируя внимание на том, что не было доподлинно известно или оставалось неясно, в то время как мы писали о совершенно определенном риске, который был очевиден, — риске для рабочих без специальной защиты, которые карабкались по дымящимся развалинам.

Некоторые аналитики подвергли нас критике, что мы игнорируем предупреждения об опасности пыли, оседающей вокруг разрушенных башен. Но я готов ответить за каждое свое слово, кроме одной фразы, написанной второпях (ах, эта тирания времени!), где я некорректно написал, что в пробах воздуха не было обнаружено вредных веществ. На самом деле их обнаружили, но в очень низких дозах и только в непосредственной близости от башен.

Те, кто подчеркивал потенциальные угрозы, опирались на заявления некоторых ученых и компаний, которые добивались всеобщего внимания и оценивали риск в отношении асбеста в окрестностях башен относительно пороговых величин, разработанных для хронического воздействия на рабочем месте — совсем другой ситуации. Страха было много, а фактов — мало.

Вероятно, где-то через два поколения после 11 сентября, пройдет достаточно времени, чтобы выявить закономерности в статистике рака у тех, кто столкнулся с загрязнением. Но в те дни любой, кто заявлял о явной и реальной опасности, по крайней мере на мой взгляд, вел себя безответственно.

Но выполняли ли они свои профессиональные задачи? По меркам СМИ ответ, скорее всего, да. Обязанность журналиста — раздвигать границы. Поиск того самого нового компонента истории, который указывает на неправомерные действия, — ключ к попаданию на первую полосу. Я это чувствую так же остро, как и любой другой журналист. Все, на что я надеюсь в своей работе и работе других журналистов, — это стремление обуздать чисто новостные инстинкты, попытаться понять и передать предварительный характер научных данных, сохранить в черно-белой истории хотя бы некоторые оттенки серого.

Для экологических журналистов есть один способ начать вырабатывать навыки, которые улучшают баланс «тепла и света», усиливают способность передавать сложную информацию, не усыпляя читателей и редакторов, и помогают разрушать помехи для эффективной коммуникации с обществом.

Этот способ — больше общаться с учеными. Лучше чувствуя ритм прорывов и неудач в науке, журналист с меньшей вероятностью забудет, что наши знания об эндокринных дизрапторах, полихлорированных бифенилах или климате постоянно меняются. Для этого нужны те редкие моменты между срочными новостями — конечно, их мало, — когда можно поговорить с экологами или токсикологами, которые попали в поле вашего зрения не потому, что их университет прислал пресс-релиз.

Чем больше ученые и журналисты общаются в нормальном режиме, без ежедневного новостного дедлайна, тем больше вероятность, что общество с помощью СМИ поймет, что может и чего не может наука предложить в спорах о сложных вопросах, как потратить редкий ресурс или изменить поведение.

Есть и еще одна причина это делать. Точно так же, как общество стало скептично относиться к ценности новостей, скепсис и страх в отношении журналистики испытывают и многие ученые. В этом есть и их вина. Я был на конференции в Ирвайне, штат Калифорния, по улучшению взаимодействия науки и общества, и одна исследовательница рассказала о своем ужасном опыте общения с журналистом, который ничего не понял и переврал все ее слова. Я спросил ее, позвонила ли она этому журналисту или в его издание, чтобы начать диалог и не просто исправить ошибки, но и предотвратить новые.

Она этого не сделала. Ей даже в голову не пришло.

Пока атмосфера не изменится настолько, что ученый сможет сделать такой телефонный звонок, а журналист — ответить на него, у всех нас будет много работы.

Не так давно, в начале моего курса «Литература о земле», я спросил своих студентов-бакалавров, почему им так трудно находить темы для текстов. В чем проблема с описанием природы?

Второкурсник поднял руку, и, как это часто бывает, ответ оказался более широким, чем я рассчитывал. «О природе в Делавэре писать трудно, потому что в Делавэре нет никакой природы», — сказал студент.

В этих словах было нечто символическое, выражающее трудности, которые возникают у молодых писателей, когда они пытаются понять, что значит «писать о природе». Моим первым побуждением было перечислить всю «природу» штата, которой пренебрег студент: побережье Атлантического океана, заливы Делавэр и Чесапик, Аппалачи с одной стороны и химические фабрики DuPont, огромные свалки и бесконечная городская застройка — с другой. Вместо этого я сделал паузу и дал комментарию повиснуть в воздухе. О чем именно мы говорили?

Неспециалисту «литература о природе» может показаться особенно пугающей, потому что на первый взгляд кажется, что в ней нет человеческой драмы, повествовательной траектории, начала, середины и конца, в отличие от других тем: скажем, полиции, судов, политики или спорта. Эта тема может показаться слишком специализированной, тяжеловесной или мизантропической. Она может выглядеть слишком абстрактной и даже бессмысленной, особенно для городской аудитории, для которой «природа» — это то, что они видят, когда едут в дорогой отпуск на запад. Существует легенда, что один нью-йоркский издатель забраковал рассказ «Там, где течет река» (A River Runs Through It) Нормана Маклина, потому что «в нем было слишком много деревьев».