Яков Белицкий - Пу3шечная улица, 9

Кстати, не признавал и электричества — жил при свечах, однако в доме на Софийке, в одном из первых в Москве, было проведено электрическое освещение, так поразившее посетителей на выставке картин В. В. Верещагина.

Но домом Захарьин занимался много: свидетельство тому многочисленные прошения его доверенных лиц г. городскую управу о внутренних и фасадных переделках, а также арендные договоры па сдачу помещений под торговую надобность и меблированные комнаты («От 25 рублей ежемесячно, с обедами из ресторана»).

В архиве хранится немало других отпечатанных на машинке (большая редкость в то время!) прошений владельца провести разные строительные работы.

Подписывают прошения доверенные лица: сначала ку« пец второй гильдии Э. Р. Циммерман (он живет неподалеку от Захарьина, на Первой Мещанской, и отсюда, видно, их давнее знакомство), а затем мещанин К. А. Анисимов — он с семьей живет в доме на Софий-ке. Со стороны Рождественки расширяются окна и двери, сооружается металлический козырек над парадным входом (сам академик архитектуры Константин Михайлович Быковский проектирует этот козырек, или, как значится он в его чертежах,— «металлический зонт»).

Дверь с Софийки есть, но не парадная. Она и сейчас, к слову сказать, не имеет парадного вида. Пройдите не спеша вдоль глухой стены дома по нынешней улице Жданова и вы легко заметите: видны и заложенные окна, и двери, ведущие в многочисленные когда-то здесь магазины.

В марте 1890 года приступают к сооружению большого двусветного зала на втором этаже — этому залу, как мы теперь знаем, скоро предстоит сыграть немалую роль в истории отечественного искусства...

Видимо, хозяйские хлопоты отнимали у Захарьина много времени (были и другие дома, правда, помельче), и это обернулось для него крупной неприятностью. В начале 1895 года студенты четвертого курса университета на сходке приняли решение не ходить на лекции профессора Захарьина. Причина бойкота — «за небрежное отношение к своим обязанностям, за дурное ведение клиники».

Современники, описывая «захарьинскую историю», как именовали этот инцидент в университете, отмечали, что для профессора он был как гром среди ясного неба. И, приняв студенческую депутацию, Захарьин не накричал, не затопал по обыкновению ногами, а смутился. Положим это смущение на ту чашу весов, где у нас скопилось все доброе, что можно сказать о Григории Антоновиче, и поглядим — не качнутся ли в эту сторону весы... Ибо будем думать, что он в тот тяжкий час, когда выслушивал своих питомцев, вспоминал о том, как горел справедливым огнем в кружке своего кумира профессора всеобщей истории Тимофея Николаевича Грановского (было и такое в его студенческие годы), как мечтал — и не жалел сил для этого! — реформировать отечественную медицину и как постепенно разменял свой недюжинный талант на миллионный счет в банке... («Хорошо быть ученым миллионером! Чертовски хорошо!» — иронизирует А. П. Чехов в одном из своих газетных фельетонов, где речь идет о Захарьине.)

А может, вспомнил, как много лет назад, в 1869 году, произошла в университете «полунинская история», когда вместо тридцатилетнего Захарьина поставили читать курс по терапии бездарного медика Полунина и студенты объявили бойкот его лекциям, отказались ходить на «полунипскую жвачку». 18 студентов было тогда исключено из университета. Взрывоопасной ситуацией воспользовался С. Г. Нечаев, призвав студентов вступать в организованное им общество. Студенты, правда, в общество не пошли, но университетское начальство вынуждено было в конце концов вернуть Захарьина.

Смутился... Это тайный советник и кавалер Захарьин, который и на наследника престола не побоялся прикрикнуть, когда тот во время профессорского визита во дворец заложил ногу за ногу и задавал бестактные вопросы! Не будем, впрочем, делать далеко идущие выводы о вольнодумстве Захарьина — это черточка его крутого и нелегкого характера, не более того. Что же касается его общественных убеждений в эти годы, то учившийся у него Сергей Иванович Мицкевич, впоследствии один из виднейших организаторов советского здравоохранения, писал, что к концу жизни знаменитый медик стал «воинствующим реакционером». Правда, у «истинно русских людей» было несколько иное мнение: черносотенцы побили все стекла в захарьин-ском доме после смерти Александра III, обвинив профессора в том, что он уморил своим лечением царя-батюшку... Об этом есть запись у Софьи Андреевны Толстой. Она же рассказывает о распущенном по Москве слухе, что Захарьин, мучимый угрызениями совести по поводу почившего в бозе императора, отравился...

Надо сказать, что и сами студенты не были единодушны в дерзком своем решении. И Захарьин, возможно, заслужил бы еще их прощение, но протокол сходки как нельзя кстати пришелся по душе некоторым коллегам профессора (об этом, в частности, пишет жена министра просвещения Н. П. Боголепова). Одни завидовали его способностям, другие — его всероссийской славе, и обстановка сложилась такая, что в 1896 году он покинул университет. Через год Захарьин умер.

В этой главе приведено много суждений о «докторе-чародее». В заключение еще одно. Оно принадлежит перу знаменитого русского медика В. Ф. Снегирева: «Перед этою мощною, талантливою натурой, перед этим русским работником, проработавшим 50 лет на славу Русского имени и нашего родного университета, я преклоняюсь».

После смерти Захарьина при его наследниках — сыне Сергее Григорьевиче, титулярном советнике, и дочери Екатерине Григорьевне, в замужестве Навроцкой,— больших перемен в доме не происходило.

Захирел и заметно сдал Немецкий клуб. Правление раздирали распри и интриги, времена, когда клуб посещало более 60 тысяч человек в год, канули в невозвратное прошлое. Существовал клуб на средства, получаемые от карточной игры да ежегодных маскарадов, которые по-прежнему были в Москве популярными.

Но и помимо клуба дом приносил наследникам немалый доход. Солидную аренду за право занимать доходное место на центральных городских улицах платили книжные магазины Готье и Тихомирова, нотные Гутхейля и Циммермана. «Чистую публику», посещавшую эти магазины, несколько смущало шумное соседство второразрядного ресторана «Ливорно» (выходил на Рождественку), но захарьинских наследников это мало беспокоило — доход от ресторана был солидный...

Особо следует сказать о магазине Готье, который уже упоминался. В. Г. Готье умер в 1896 году, оставив, по свидетельству известного букиниста П. П. Шибанс-ва, «чуть ли не самый лучший в России французский магазин». Наследником стал Ф. И. Тастевен, многолетний сотрудник и правая рука Готье. Доброго упоминания заслуживает открытая им при магазине читальня. А кроме того, Феликс Иванович был не чужд историческим интересам.