Константин Трунин - Лауреаты российских литературных премий

Читатель продолжает путешествовать по страницам. Он переходит от анкет к другим темам. Шишкин продолжает подтверждать свою относительность к Урану. Солнце от него далеко, как бы он к нему не продолжал стремиться. Не хватает таланта к собственному сочинительству, от чего «Венерин волос» обогащается информацией сомнительной полезности. Не художественный текст порою представлен, подменяемый описанием чего-то, случайно оказавшего под рукой. Написать про тюрьму и нравы петухов? Почему бы и нет. Чем больше текста, тем пышнее литературное тесто.

Каждый сказывает, как он умеет. У Шишкина получается так, как о том поведано выше. Плохо или хорошо? Скорее плохо. Почему же не хорошо? И не может быть хорошо. Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть хорошее в чужом хорошем. Отнюдь, не в Шишкина в хорошем. А в том, в чём Шишкин увидел хорошее, решив переложить на страницы собственных произведений. На такое мнение последует возражение — так он тем дал новую жизнь старому. Действительно, Шишкин дал жизнь старому, но не сказав, какому именно старому он даёт жизнь. Получилось, словно «Венерин волос» вполне себе самостоятельное произведение, таковым не являясь.

1. Том I

Говорят о прошлом одно, современники тех дней помнят другое. Для них не было той очевидности, с которой подходят к былому потомки. Разве был на Украине голод? Коржавин его не помнит. Вернее, не помнит, чтобы в чём-то нуждался лично он, тогда как прочее его мало интересовало. Семья Наума не страдала от репрессий, либо ничего подобного припомнить не удалось. Но Коржавин успел поработать в тылу, побывать в рядах армии и отсидеть в тюремной среде, поэтому он со временем приобрёл необходимую ненависть к сталинскому режиму. А ведь как всё хорошо начиналось, Наум даже мечтал пойти в пионеры. Счастливому детству суждено омрачиться взрослой жизнью, чего не представлялось возможным избежать.

Писать мемуары Наум взялся в весьма зрелом возрасте: почти под восемьдесят лет. Длительное время он жил вне России, но болел за происходящие с ней перемены. Он с горечью принимал застой эпохи Брежнева, тяжесть положения страны при Ельцине и вот новый наметившийся застой, грозящий очередным тупиком. Самое время рассказать о минувшем. Действительно, как бы не складывались обстоятельства, главное их воспринимать без лишней критики. Никогда настоящее не будет видеться в позитивных тонах, постоянно чем-то омрачаясь. Но уж лучше видеть вокруг стагнацию, нежели существовать при кровавом терроре. Впрочем, жизнь для Наума складывалась скорее благоприятно.

Коржавин едва ли не с первых строк говорит о том, что он выходец из еврейской семьи. Обойти вниманием этот факт не представляется возможным. Пусть он ныне крещёный, но от самого себя уйти не получится. Он может забыть, только ему обязательно напомнят. Понимать озлобленность мира на евреев Науму придётся не скоро, сперва предстоит покинуть Киев, когда из города начнут эвакуировать людей. Именно при приезде в Россию он встретит первого антисемита, откровенно насмехавшегося над беспомощностью детей, женщин и стариков, бежавших с Украины.

Войну в Советском Союзе ждали. Она не стала неожиданностью, хотя само нападение Третьего Рейха оказалось внезапным. Просто замолчало радио и загрохотало на горизонте. Вскоре стало очевидно по привозимым в город раненым, что война всё-таки началась. Власть требовала вставать на защиту страны, отправляя солдат без оружия для сдерживания врага, тогда как сама спешно бежала в тыл. Непонятно, почему Наум сожалеет об этом, будто не понимая, какое возникает у человека желание при осознании грозящей ему опасности. Осталось в первый раз укорить Сталина, бросавшего войска на убой, тогда как Жуков старался их отводить, сберегая силы на будущее.

В 1941 году Коржавин пошёл в десятый класс, проживая в рабочем посёлке. Несколько лет он трудился на заводе, по данной причине на фронт его не отправляли. Наум честно говорит — отказываться от службы он не планировал. Он скрыл от медицинской комиссии порок сердца, а на проблемы со зрением смотреть не стали. Не для передовой, так для охранной службы такой солдат подойдёт. Не ладилось с самим Наумом, он никогда не умел найти применение рукам. Если брался за дело, то всё портил. На заводе ничего не получилось, на службе создавал не меньше проблем. О чём оставалось думать? Пойти по пути литератора, ведь его стихи всегда хвалили.

И вот Литературный институт. Но вот и интерес правоохранительных органов. Жизнь продолжалась. Эмиграция ещё не скоро, поэтому остаётся рассказывать истории других сидельцев, чья вина лишь в существовавшей тогда исправительной системе. Если имелась необходимость придумать обвинение, то избежать наказания не получится. И всё равно жизнь продолжалась. Главное то, что Коржавин рассказывает обо всём, не представляя себя пострадавшим от режима и не примеряя обличье страдальца. Он был таким, каким был. Разукрашивать прошлое ему казалось бессмысленным, к ушедшему нужно относиться с осознанием, что иного быть не могло.

2. Том II

К написанию второго тома воспоминаний Коржавин приступил в 1998 году. Для себя он ясно понимал — России скоро не станет. Её исчезновение с политической карты — вопрос недалёкого будущего. И причину того он видел в разрушительной деятельности Сталина, с довоенным энтузиазмом продолжавшим уничтожать государство, хотя требовалось поднимать страну из руин. Очередную долю горя пришлось хлебнуть и Коржавину, отправившемуся по этапу в колхоз под Новосибирском. Но почему именно Сталина обвиняет Наум, несмотря на прошедшие десятилетия после его смерти? Видимо причина в том, что Коржавин эмигрировал и точно не знает происходивших после обстоятельств. Может показаться, второй том оставленных им воспоминаний полностью восстановит картину, показав и жизнь в США. Но нет, повествование завершится осознанием венгерских событий 1956 года, положившим конец представлениям о соблазнах сталинского социализма.

Восприятие прошлого у Наума оставалось только негативным. Ничего в Советском Союзе не делалось для человека. Любое благо становилось проклятием. Вроде бы неубранная пшеница никому не нужна, однако за подобранный колосок давали от семи до десяти лет лагерей. Вроде бы предназначенные для перевозки заключённых вагоны, по планам создателя имеющие удобные места для размещения, набивались вплотную. Вроде бы распределение по колхозам должно было способствовать возрождению хозяйства, но нахождение там считалось более тяжёлым, нежели отбывание наказания где-нибудь в глухом краю за колючей проволокой.