Lib.ru/Современная литература: Евпланов Андрей Яковлевич. Коллекционер

мужик был одет во все фирменное и держался солидно, сразу видно не

фуфло какое-нибудь.

- Вот тебе телефон, сказали они Муханову, звони своим. Если завтра у

нас не будет пол лимона, тебе крышка.

Но заложник повел себя странным образом, он расхохотался им в лицо.

- Мои деньги вам не по зубам.

- Тогда и тебе тоже, - сказали они и выбили ему зубы.

- Не видать вам моих денег, как своих ушей, - издевался над ними

Муханов.

- Тогда и тебе тоже, - сказали они и выкололи ему глаза.

Он не выдержал побоев и умер на следующее утро. В карманах у него

не было даже мелкой монеты. Братки хотели отвезти его тело на свалку, но

увидели, что там маячит милицейская машина. Тогда они вернулись, и

закопали Муханова на участке пустующей дачи профессора Якимовича,

который когда-то играл в преферанс с его дедушкой.

С тех пор прошло пять лет, и, если верить народной мудрости, то еще

четверть века ему суждено провести среди призраков научных работников в

чесучовых пиджаках и их дам в соломенных шляпках с букетами

искусственных фиалок, не зная мук бедности.

Это, конечно, легенда, никто в Кирсановке не мог знать, что случилось

с Мухановым, раз он пропал без вести. А рассказал ее Будылину некто по

прозвищу Общественность, желая подчеркнуть благородство советской

аристократии к которой он относил Будылина-старшего, чтобы расположить

к себе его сына.

Этот человек, можно сказать, был местной достопримечательностью.

До пенсии он служил в каком-то научном учреждении. Дома у него в

застекленных шкафах стояли книги по сельскому хозяйству, и висел портрет

автора травопольной системы земледелия - академика Вильямса. Все это

могло принадлежать только научному работнику. Да и физиономия у него

была вполне "научная": розовая лысина, бородка клинышком, очечки

круглые в роговой оправе... Впрочем, злые языки говорили, что к науке он

имел весьма отдаленное отношение, просто был когда-то завхозом в НИИ

овощеводства, а списанные книги и портрет академика перевез к себе на дачу

после того, как его выпроводили на пенсию.

Пенсия застала научного завхоза врасплох. Некоторое время он не мог

найти себе достойного занятия. То книги на столе разложит, то газету

развернет. Попробовал даже в садике копаться, как Мичурин, но и это ему не

подошло. Кто ни пройдет мимо - всяк видит, как научный работник

ковыряется в земле, а про Мичурина-то все уже забыли. И не то, чтобы ему

стыдно было заниматься физическим трудом, а просто неудобно казалось

разочаровывать соседей. Они ведь привыкли считать, что он большая шишка

в науке, и почти всерьез называли его академиком. Некоторые даже

испытывали нечто вроде гордости, когда рассказывали кому-нибудь на

стороне, что в их поселке живет академик.

Он понимал, что должен выбрать себе занятие, достойное своей

репутации, но это оказалось не таким простым делом в условиях небольшого

населенного пункта.

Помог случай. Как-то в продмаге у станции "выбросили", как тогда

говорили, бананы, редкий заморский фрукт по тем временам. Многие

никогда их не пробовали. Обычно дефицит "выбрасывали" под праздник.

Очередь занимали заранее. Для порядка каждому на ладони писали

химическим карандашом номер, а через некоторое время устраивали

проверку, прежние номера зачеркивали и писали новые.

Но находились умники, которые занимали очередь и, вместо того

чтобы выстаивать, зябнуть на ветру или мокнуть под дождем, шли домой и

преспокойно попивали чаек, а когда их очередь подходила, они были тут как

тут и норовили отовариться на общих основаниях.

Именно так и поступил в этот раз глухонемой Савелий. Женщины

возмущались, но связываться с ним было опасно. Знали: осрамить ему на

людях, черту бесстыжему, ничего не стоит. Был у него такой обычай, чуть

что, спускает штаны и показывает голую задницу.

Женщины шумят, а Савелий уже деньги продавцу протягивает. И тут

вдруг появляется наш деятель с портфелем. Он с этим портфелем ходил в

баню, но очередь не знала, откуда и куда он шел. Для женщин в очереди

человек с портфелем мог быть только начальником.

А поскольку никого другого с портфелем в ту пору рядом не было, они

в отчаянии ухватили "академика" за пуговицу и потащили к продавцу со

словами: "Вот гражданин уполномоченный сейчас тебе покажет, как бананы

без очереди отпускать!"

Продавец знал, что "академик" никакой не уполномоченный, но, на

всякий случай, прекратил отпускать товар. И "академик" знал, что он не

уполномоченный, но все равно потребовал накладную.

И хотя Савелий успел-таки отхватить гроздь бананов, все в очереди

были довольны и все повторяли: "Что ни говори, а общественность большая

сила". Так родилась легенда о том, что наш пенсионер не просто пенсионер,

и даже не бывший научный работник, а уполномоченный от общественности.

И с тех пор его иначе как Общественностью никто не называл.

Поначалу он инспектировал только торговые точки. Пройдет, бывало,

вдоль очереди, послушает, кто, чем недоволен, достанет блокнот и что-то

запишет. А еще он просил взвесить себе тридцать граммов ветчины и

проверял точность на аптекарских весах, которые таскал с собой в портфеле.

И если у него хоть на грамм не сходилось, требовал жалобную книгу. И как

ни странно, получал ее без звука. Да, ту самую книгу, до которой добраться

было труднее, нежели до Кощеевой смерти, продавцы выкладывали перед

ним безропотно.

Общественность все расширял зону действий. Вскоре в его "ведение"

перешли парикмахерская, баня, пункт приема стеклопосуды и мастерская

ремонта обуви. Постепенно он превратился в какого-то профессионального

уполномоченного на общественных началах. В его лексиконе появились

такие причудливые обороты, как "недодача сдачи", "обмер посредством

недовеса" и даже "потянутие крана в обход прейскуранта".

Однако в последнее время Общественность как-то сник. Изредка он все

еще совершал набеги на торговые точки, но его уже никто не боялся и не

уважал. Даже те, чьи интересы он пытался защищать, больше не уважали его.

А перестроиться он так и не сумел, в его годы было поздно разучивать новую

роль.

Внешне Общественность оставался все тем же румяным старичком с

тимирязевской бородкой, свидетельствующей о его научном прошлом, но

внутри у него что-то сломалось. Куда только делась начальственная повадка,

появилась суетливость, угодливость во взгляде.

Но его деятельная натура все еще давала о себе знать, теперь он

"инспектировал" все больше не магазины и предприятия коммунального