Игорь Олен - Лоскутная философия. Идефикции

Получается, меры разума создают «красóты», что в первозданном значат уродство. В общем, до разума был мир Божьих красот – а после мир стал разумен, то есть уродлив.

75.

Памятность истин. М… приписали фразу, что де Христос поныне якобы на кресте в мученьях. Мысль не нова отнюдь: это мысль Шестова; может, и старше. Больно, что фразу, важную и трагическую, не помнят и ей дивятся, точно находке.

76.

«Хватит вам думать. Толку не будет», – Кэмпбелл в проекте «Глянец». Дух глубин в диве подиума? Сравните:

« И заповедал Бог: ты от всякого древа ешь, но от древа познания ты не ешь; как съешь с него, ты умрёшь » (Быт. 2, 16—18). «Я погублю мудрь мудрых, разум разумных Я ниспровергну » (1 Кор. 1, 18). «Остановкой ума» открывается истина (И. Сири́н). «Сознавать есть болезнь» (Ф. М. Достоевский). Ницше свидетельствовал, что цена абсолютного знания есть безумие.

Вот, писатель, философ, Бог на одном краю. На другом – девка склочная, нетерпимая, эгоистка, вешалка моды и идол масс, живущая лишь инстинктами, каковые, напомним, дал нам Господь и к каким влёк Ницше. То есть столкнулись сверхразумение да сверхглупость – и соплелись в одно, спаялись. Это не странно. В истине – целость, синтез, единство; там исчезает несовместимость и антиномии. Что из этого? А вот то, что молимся. Как бы мы христиане и чаем к Богу. Ходим по храмам, лбы разбиваем, – только б заметил нас! – под иконами. Только к Богу просто: выполни, что велят Бог с Ницше, сходно и Кэмпбелл.

77.

Жаль, Нотр-Дам не сгорел. Культурные символы держат мысль в путах догм и иллюзий; но, если рухнут крепи культуры, мысль прянет к Богу.

78.

Нравственность – институт человека фундаментальный, краеугольный, конститутивный, принципиальный и капитальный. Как родилась она? Учреждённая на неправом/правом, то есть на том, что одно есть «зло», которое надо вытравить, а другое «добро», которое надо скапливать, это дело познания не чего-нибудь, но «добра» со «злом» исключительно.

Восприняв первородный грех и порвав связь с Богом, мы, не смущаясь, начали взращивать преступления, так что «древо познания» расцвело цветом норм и принципов. Род людской взял за правило познавать, в чём «зло» и «добро», тщеславиться «нравственными устоями». Индуизм горд своими, а православие и ислам – своими. Плюс есть мормоны, панки, фашизм, адвентисты седьмого дня, хасидизм, т. д. Они тоже горды собой. Они нравственны , и нрав каждого лучше, как они мыслят, чем у соседа. Что с нашим с миром, созданным, чтоб его не кроили «злом» с «добром», – налицо. Мир чахнет.

Как всё наносное не от Бога, этика сгинет. Не унесёт ли она и нас с собой? То, что Бог не давал, мы ж взяли, нас обездолило. Человек человека ради идей о «нравственном» жёг в кострах инквизиции, бил, расстреливал и сёк розгами, жарил заживо, вешал, точно ускорить ход первородных вин есть долг. Мы слышим: «нравственные святыни », «заповедь как сакральность », «наши священные идеалы»…

«Святость» вменили брендом морали? Род людской освятил свой грех? Не Бог священ, а мораль, продукт преступления? Бога сдали в утиль? Зачем тогда храмы этому Богу? Есть ли толк в клире, прытком учить мир денно и нощно, но, видим, лживо, ибо священство учит морали больше, чем Жизни? Истина рядом. Если наставники (равви́, патеры) вдруг откажутся от познания «зла»/«добра», от зиждимых на «добре»/«зле» нормах – вырвемся из-под гнёта.

Тот, кто peccatum originale мыслит «сакральным», тот против Бога. Этика – области, где возможно быть, лишь предав суть Жизни, коя в свободе и прихотливости. Потеснив Жизнь с помощью внешних нравственных норм и вбитых (сóвестных), в нас вторгаются правила, а они супоросны смертью. Что нормы требует? Вознестись над своей особостью ради общего, растоптать своё, дабы стать безликим. Мы замещаем рай падшей практикой, заверяющей, что людской род создан был разумом, искушённым в «зле» и «добре», вменённым пастырем мира.

Кто совершенней, Бог или разум? Вряд ли последний. Он ограничен. Он, чтоб закрыть путь к Богу, создал препятствия из моральных плутней. Вывод: мораль – путь падших.

79.

Значимость суффикса.

Русь не терпит фамилий на «-ов» и «-ев» за мягкость. Правил Романов – свергли. Но появились люди на «-ин», Русь смяли и обротали: Ленин и Сталин. Приободрилась Русь под стальным стрекалом!

Сталин скончался. Сунулся Маленков, сорвался. Вышли Хрущёв да Брежнев. И расхрабрилась Русь, обнаглела, скурвилась, предъявлять решилась. Тут бы ей «-ина» – ан вылез снова «-ов», Андропов, но бесполезно…

«-ко» встрял случайно, то есть Черненко. Выскочил «-ов», Горбач; только зря он тщился: Русь, на «-ов» хáркая, приобщилась к «-ину», лёгши под Ельцина, от кого пошла вздрюченной, обездоленной пó свету, но зато счастливая, что нашла паханá, кой, зная Русь, подарил ей «-ина». Снова Русь крепнет, строится взводно, как было прежде, вновь кричит здравицы с одобрямсами.

Нет, беда не в политике с экономикой, что, мол, лопнули и страна в коллапсе. Тут дело проще: Русь жаждет «-ина». Славься, Русь, и цвети! Возьмётся «-ов» – ты гони «-ов» в шею вплоть до Засранска!!

80.

Языкоблудие – признак плоскости мысли и мелкоты её. Ведь глубины смутны; их говор сумрачен; враз о них не скажешь. Все краснобаи, значит, морочат нас, разъясняя нам, чтó не может быть ясным, и этим самым кличут нас к бедам как провоканты.

81.

Шли люди, разные венгры. Ярость напала, я зашагал на них. Дурно выгляжу? Но я здесь на своей земле! – возбудились мысли. Я здесь, в России, странной, блаженной, нам воспретившей культы маммоны! Вспомнилось, что есть русские, кто, кляня иноверие, безоглядно заимствуют чуждый быт, как будто бы тот не следствие чуждых принципов, словно внешне быть кем-то не означает, что ты внутри как он. Но что я из себя являю, пусть неудачливый, надмевался я, – за тем русскость и право гордо здесь нынче шествовать. Чудилось, когда шёл на них, респектабельных и ухоженных, словно русского выше нет к хренам, словно я несусветно, непревзойдённо прав! Пусть Фиджи, «бентли», пентхаус не про таких, как я, но под ними – моя земля! пращур мой здесь владел! – я мыслил в жажде явить им смутное и неясное самому себе, но громадное и несметное, вдохновенное до восторга, это ужо вам!!!

82.

Частность и общность. В книгах Арсеньева так подмечен любой, даже жалкий клок Уссурийского края: речка, утёс, ключ, сопка, старица, ручеёк, склон, бухта, тропка, угодье, лес и долина, – что я влюбился в частности мира больше, чем в зиккурат мировой культуры, видя в последнем лишь обобщение, усреднение и подгон под один ранжир всех уников и подробностей.

83.

Сны угарного субчика. Проявился вдруг импульс к женщинам, интерес к ним. И я подглядывал в стёкла бани вместе с друзьями. Но не отличное там влекло меня, как покажется, что смотрел я груди. Я их боялся. Женскость пугала. Старшие прогоняли нас и близ окон зло рукоблудили. Перепачканный снег ел пёс… Цинично?