Игорь Олен - Лоскутная философия. Идефикции

Не-адекватная философия, непривычная к властным вкусам, судит реальность, мнит её мóроком, за каким ничего нет, будь он хоть радужный, хает образы, что порочат данность. Ей запрещают. Ведь сии образы, дескать, «святости», «образцы», «традиции», «достижения», «идеалы», «вечные ценности», «государственность», «мессианство», «разум», «законность», «труд», «прогрессивность» и «инновации» (плюс культ денег, роскошь, оффшоры, власть и коррупция; плюс властители дум вроде теле-звездящих пошлых фразёров). Не-адекватную прячут в схимах монашества, в диогеновых бочках (да ещё в зонах) и эмитируют, только вырвав ей зубы и обротав её, как Христа укротили догмами церкви (ха! а вы думали, что Никейский клир и член-корры РАН не умней Христа? У Того – Евангелье; у член-корра же, в худшем случае, сто работ про смысл жизни и её сущность).

В общем, Немцов был не-адекватен . Что ему стоило погрузить себя в адекватность в полный свой выдающийся вымах? Рядом бы стали топ-адекваты правящих истин Чýбайс, Шувалов и Пивоваров. Что не стремился быть адекватным ? Что не писал «„Едросность“ замыслов Бога, Дао и Будды»? Что петушился, не облизал зад власти? Гипостазировал отвлечённое и не следовал «общепринятым ценностям». Клал на Императив! Артачился, проявлял цинизм, творил симулякры, эпикурействовал с женским фактором. Был весьма «вещь в себе», а не как трафаретный стереотипный, с парой извилин, власти желательный «человек вообще», покорный и некритичный, мутный и пьяный, злой и корыстный. Пережил крахи: нравственный, политический, под конец физический. То есть «дуба дал».

Погубили Немцова вовсе не пули. Не - адекватная философия, непокорная и далёкая от всесильных «-измов», чад адеквата, стала палач его.

49.

Видишь власть, вороватую и циничную, – и культ Сталина мнится раем.

50.

Ницше, о, Ницше! Ты в «воли к власти» мыслил героев, рвущихся к истине, – а пришла власть быдла.

51.

Есть зёрна истины в бытии? Нет, вряд ли. Мир лишён сущего, и давно мир не Богов. Всё распадается, всё дробится. Наша наука как оперирующая анализом, вивисекцией целого, в бесконечной прогрессии делит мир на части, клочья, фрагменты. Всё это валит смрадною кучей, и эталон теперь – то, чем ветхозаветный Ной гнушался. Частностей много, уйма явлений, все гнусных качеств. Взять интернеты – пажить моллюсковых. Там искать суть тщетно; в зрении рябь одна, а в ушах гвалт суетный, шум, трещание – звуковой идеал то бишь; ибо Шнитке мнил, что-де музыке нужно сделаться «шумом». Истина в мире вот-вот исчезнет, как из кадавра жизнь.

Глупость! истина всюду! ― вот что нам скажут. Ибо чтó было – не исчезает, а переходит в форму из формы. Это, нам скажут, физика, плюс закон сохранений, дескать, энергии…

Верно: физика , а не Бог. Бог значит, что всё возможно. В Нём, в Боге, физика есть не альфа, не перводвигатель, но помеха, если допустим фактор препятствий в том числе Богу. Он – Универсум и Сама Жизнь. Зачем же Жизнь препарировать? Близок миг, в кой живое станет условным, попросту мёртвым.

В общем, распад и лизис. Всё суть фрагменты. Взять, Бог у Гегеля есть «понятие»; у Чжуанцзы – «Дао» («Путь»); у премудрого Канта Бог «вещь в себе». И, далее, у толпы Бог – этика, у танкиста – танк, у жулья – хабары, у Пристипомовой – бра от Гуччи либо Версаче.

Клочья всё, мусор, прах и обрывки, точно листва с дерёв. А в валящемся хламе вечная истина – зверь пугливый и редкостный.

52.

Сны угарного субчика.

В детской сущности – тайна. С. Ковалевская пишет, как Достоевский вёл о ней, о подростке: «Кроха, ребёнок, а поняла меня!» Дети истинны. Первозданное в них присутствует как полнейшее, абсолютное знание, что разменено позже участью прачек или министров.

Детство – период с трёх по тринадцать. Где всё сливалось, где полумрак в углу реальней, чем данный угол, где я был общим, а не отдельным, первая из моих грёз – девочка. Я не знал пускай, чтó вблизи, но любил уже это и тяготел к нему (лишь поздней, много лет спустя, осознав это женщиной). Мой порыв утопал в ней, я выделял её, – каждый раз, верно, новую девочку, но во мне все слитно. Раз, взятый в баню, млел я в феминности. Сексуальных чувств не было, но томление было. Я различал тогда, помню, женщин в выпуклых формах, сверстниц. Нас посетили юные сёстры; младшая стала мне прото-женщиной. Мы играли в «доктора». Я был «хворый». Аня лечила. Мне было сладко. Я в роли «доктора» раздевал её, трогал – всю. Ей нравилось. Не отец, не мать, но мальчишка дал ей блаженство. Секс детей некорыстен. Он есть не секс, а эрос, или любовь, сливающая в одно. Естествен не половой акт – эрос.

Детство… У каждого в детстве был секс-дебют.

У всех.

53.

Пришествие и реальность этики – summum мыслей о том, как сделать, дабы богатым голь не мешала.

54.

Боже! рождаемся одинокими, одинокими мрём… Рождение есть отрыв от Бога, Кто бы Он ни был, – и, значит, грех. Мы каемся в одиночестве.

55.

Барин-де. Михалков Н. С. Себялюбие свитско-барской масти, сытой эстетики. Он уже и царя сыграл – а всё мало, пафос да пафос, наглый, лубочный.

Нынче он, вроде, ставит про Бога, сам в главной роли. Может, уймётся?

56.

Такт в философии.

Спросим: важен он или нет? Включает он фактор терминологии? Да, включает. Коль она разная, вы общаетесь на различных говорах. Общность терминов, значит, впрок дискуссии? Нет, сомнительно, ведь на деле лишь утвердится чей-нибудь доминат. Мол, «я», член-корр, возглашаю мысль – слушайте повинуясь, ибо я признан. Urbi et orbi 1 1 Городу и миру (лат.) – к общему сведению. ! Властных ведь слушают, как пророков. А уж коль Сам начнёт – внемлют с умственным трепетом, даже с «ку», пардон, с «коу-тоу».

Вспомним Гуссерля. Он мнил избавить мысль от попутного, прикладного, что ей присущи, психологизма прежде всего; мечту таил заключить мир в скобки, чтоб этот мир ему не препятствовал, в пользу девственной, незатронутой мнениями субъектности (и объектности); как бы он, Гуссерль, есмь один-одинёшенек с профильтрованным «чистым Я». Гуссерль хотел стать глашатаем Космоса и глашатаем Истины, чтоб ему не мешали доводы и оценки прочих умников, ведь познание есть трактовки интерпретаций; он же пытался не философствовать, а найти мысль верную, окончательную, финальную… Цели славные. Но Гуссерль потрафлял себе. Все догматики ищут, дабы их истина стала истиной каждого. Вот чего и хотел Гуссерль: отойти от мира и объяснить мир девственным как бы разумом. То бишь, всех за ничто считал?

Ход философа, с виду, – поиски лучших методов. Но, в реальности, он спасал доктринёрский чин философии, когда мир только бурш учительного субъекта. Здесь наём и моральных схем, что тайком обращают спор в книксен значимым. Ведь в самом этикете есть норма первенства (млад чтит зрелость, джентльмен – даму, доктор – член-корра и академика). Диспут «нравственен», лишь когда априори кто-то назначен чтиться «добрее», чем остальные. Важен и тот момент, что дискуссия сужена властью логики, столь любимой схоластами. В результате открытия, что нашлись вне логики, отвергаются. И действительно, разве стоит доверия всё почерпнутое вне разума? Скажем, Кьéркегор философствовал от любви (безумия), а исайи вещали в миг исступлений, а Достоевского откровения стерегли в падучей. Разве подобное конструктивно?