Гайк Октемберян - Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

Перебирая и просматривая в ПАМЯТИ СОБРАННОСТЬ ОТРАЖЕНИЙ, я задавался одним вопросом и ответ на него оставлял под сомнением, оставлял как неокончательным, потом задавался другим, ответ на который подтверждал верность предыдущего ответа, и этот ответ мог быть оставлен мной под сомнением. Один ответ ДОЛЖЕНбыл подтверждать верность другого. Так мной выстраивались длинные цепочки из вопросов и ответов на них. И в этих цепочках НЕ ДОЛЖНОбыло быть НИЧЕГОпротиворечивого, НИЧЕГОупущенного из виду, и верность всех полученных ответов ДОЛЖНАбыла проверяться и перепроверяться. Перепроверяя верность полученных ответов, я мысленно проносился то в одну, то в другую сторону вдоль этих цепочек. Эти цепочки ветвились. Мне приходилось даже разворачивать ВОКРУГсвоей оси уже ствол какого-то ветвистого дерева из вопросов и ответов, чтобы просматривать его со всех сторон, чтобы НИЧЕГОот меня НЕ СКРЫЛОСЬ. Я боялся что-то ПРОПУСТИТЬи не собирался оставить что-то с пренебрежением и безразличием, чтобы не оставить где-то как какую-то ДЫРУ, в которой что-то предательское могло оказаться для меня. Я не собирался оставлять даже совсем чуть-чуть такого места, где мог в чём-то обмануться.

Тот долговязый и тощий, которого я считал своим другом, почти на такую же сумму, которую я собирался отдать за дом, подорвал своего отца. Мне становилось страшно из-за того, что потом может оказаться так, что я СДЕЛАЛто же самое, что я сам такой же, как и тот долговязый и тощий, раз СВЯЗАЛСЯс ним. Мне не давал покоя один вопрос: если что-то готово было похоронить и в Армении, и на Алтае, что будет лучше: остаться с деньгами или остаться без денег? Если дом купить, то за него придётся отдать все наши деньги. С деньгами мы могли дольше продержаться, чем без денег. С деньгами нам приходилось остаться в уже обветшавшей палатке. Ей уже недолго оставалось стоять там, где она стояла. Разве бревенчатый дом был не лучше неё? Покупая дом на Алтае с переездом в такую даль, мы уже точно лишались права на получение жилья, как пострадавшие от землетрясения. Но разве сами эти надежды на получение жилья в зоне бедствия не стали уже какими-то призрачными? Разве то, что стало происходить, не говорило о том, что мы были уже оставлены с пренебрежением и безразличием, что надеяться нам оставалось только на самих себя?

Что хорошего нас могло ждать в Армении, зажатой между Турцией и Азербайджаном, с которым началась вражда из-за Нагорного Карабаха? Погружение во что-то худшее превращало Армению в какой-то остров. Лучше было находиться на острове, ОКРУЖЁННОМморем, чем на таком «сухопутном» острове. А что хорошего могло ждать нас на Алтае, в этом селе, где из-за жужжания, которое распространялось по всей стране, произошло и то, что один азербайджанец прямо в центре села убил одного из местных за что-то сказанное? После этого жужжание в этом селе усилилось настолько, что уже все азербайджанцы стали выглядеть ВИНОВНЫМИв том, что произошло. А что хорошего могло ждать нас в нашем городе, где ещё годом раньше, тоже прямо в центре города, на площади сожгли одного человека? Год назад я видел это место, где горел костёр. Я видел КУЧУсгоревших покрышек на этом месте, где сжигали этого человека. Мой отец днём раньше увидел это место, где рядом с этой КУЧЕЙлежал обгоревший коленный сустав сожжёного человека. Я ещё раз увидел это место, когда его уже вымели, но асфальт остался там выгоревшим глуюокими ямками. Через несколько дней на этом месте уже СДЕЛАЛИлатку из асфальта. Моему отцу довелось увидеть ещё и то, как к этой КУЧЕпепла и золы подходили какие-то людишки, чтобы плюнуть на НЕЁ.

Через ДВЕнедели на это место стали приносить цветы. К этому времени уже как выяснилось, что с какой-то чудовищной злонамеренностью погибший был сначала оклеветан в попытке изнасиловать средь бела дня какую-то девочку, которая была оставлена в ЛЕГКОВОЙмашине, потом избит, затем его ПРИВЯЗАЛИстальной проволокой к грузовику, к «КАМАЗу», которым его приволокли на площадь ещё живого и сожгли.

Что хорошего могло нас ждать на заводе, с которого большинство рабочих уже поувольнялось? О чём могло говорить и то, что работавшим на станках зимой под ОТКРЫТЫМнебом, после землетрясения, ставили ДВАДЦАТЬ ДВАрабочих дня в месяц, а тем, кто работал в помещениях канцелярии, кто даже НЕ ПОЛНОСТЬЮпросиживал все свои часы, ставили тридцать дней в месяц? Один из рабочих завода сказал директору, что если так и ДАЛЬШЕпойдёт, то рабочих в цехах совсем уже не останется. А тот ему в ответ с наглой правотой заявил, что готов всех рабочих поувольнять с завода, но при этом ни с кем из служащих в канцелярии не собирается расставаться, потому что это «его кадры». А что нам оставалось ДЕЛАТЬ, если работы на заводе станет ещё меньше? Где нам искать работу, если КРУГОМстановилось только хуже? Наше положение после землетрясения выглядело настолько подорванным, что нам только ЛЕГЧЕуже было взять и оторваться.

Сколько бы я не рылся в глубинах ПАМЯТИ, натиск сомнений, всё равно, оставался каким-то непредолимым. Тогда мне пришлось нагружать ДВЕчаши воображаемых весов тем, что было с обещанием чего-то лучшего, и тем, что обещало и грозило только худшим. И всё, что мной было перепроверено в длинных цепочках вопросов и ответов, что с ПРЕДЕЛЬНЫМ НАПРЯЖЕНИЕМпросматривалось мной со всех сторон, я по одному опускал то в одну чашу, то в другую, чтобы почувствовать какая же чаша ПЕРЕТЯГИВАЛАдругую. Чаша Алтая ПЕРЕТЯГИВАЛАкаждый раз. Но она ПЕРЕТЯГИВАЛАедва заметно, из-за чего даже сомнений меньше не становилось. Я всё высыпал и снова принимался всё перевешивать. И глубоки же были эти чаши, которые мне приходилось НАПОЛНЯТЬ! Мне приходилось даже менять местами эти чаши, чтобы не допустить ошибки. Сомнения, всё равно, оставались. С каждым разом всё это уже всё больше превращалось в какую-то невыносимую пытку. Я успокаивал себя тем, что недолго мне так осталось мучиться, что у меня ХВАТИТсил продержаться так ещё немного. Под натиском сомнений я долго не мог уснуть. Где-то под утро я проваливался в сон, когда уже был истощён НАПРЯЖЕНИЕМборьбы с изводившими меня сомнениями.

Если не знаешь пути, ищи там, где остались его следы.

Руми

Если всё пройденное мной было отмечено знаками уже виденного, значит, путевые знаки могли продолжать обнаруживаться и ДАЛЬШЕ. Значит, пройти и УЦЕЛЕТЬможно будет там, где уже проложен путь. Я пытался почувствовать ту сторону, в какой могли продолжаться ДАЛЬШЕэти путевые знаки. На Алтае они могли продолжаться, а в Армении – нет. Дом, обнаруженный мной так далеко от Армении, и то, что насколько хорошо знакомым мне оказался тот дом, который собрался покупать, только помогали ПЕРЕТЯГИВАТЬчашу Алтая. И ещё кое-что помогало ПЕРЕТЯГИВАТЬ.