Кристина Рой - Мечтатели

18. БАРОН РЕЙНЕР

Прошла неделя после описанных нами выше событий. Пётр старался не думать о Марьюшке, и это ему, хотя с трудом, но удавалось, особенно если он весь день был занят работой. Бог в помощь! услышал Пётр однажды приветствие. Он был так погружён в свои мысли, что вздрогнул от неожиданности. Он оглянулся, и коса чуть не выпала у него из рук.

– Господин инженер! Брат Урсини! Какая неожиданность!

– радостно и удивлённо воскликнул Пётр.

– Да вот, тебе помогать пришли. – улыбнулся инженер, – но скажу сразу: косить я не умею.

– Я также не мастер в этом деле, иначе бы охотно докосил за тебя, Пётр, – признался Урсини. – Так что кончай скорей работу, а мы подождём тебя. Пётр последовал их совету, и скоро весь луг был скошен.

– Ну, теперь всё готово. Пойдёмте!

– Это ваш луг? – спросил барон Рейнер.

– Нет, где нам иметь столько земли? Этот луг принадлежит Петровичкам; сын поранил себе руку, а зять уже давно болен. Степан, Мишко и я решили помочь им скосить луг. Вчера они косили, а сегодня я скосил свою часть. Хорошо, что рано начал.

– А кто это там на лугу? – спросил Урсини, указывая на соседний луг.

– Это Хратские. Если бы Степан только знал, что вы здесь!..

– Не зови его, Пётр! Я пойду к нему сам. Итак, пока до свидания.

Урсини торопливым шагом направился в сторону Хратских, оставив Петра и барона наедине.

– Ну, как ты поживаешь, Пётр? – спросил барон, вопрошающе глядя на Петра.

– Слава Богу. А вы, господин инженер, как себя чувствуете? Превозмогли ли вы с Божьей помощью свои страдания? заботливо спросил Пётр, с участием вглядываясь в бледное лицо инженера.

– Я стараюсь покориться воле Божией, Пётр, и мне становится легче.

– Да, это так: если добровольно подчинишься воле Божией, тогда всё становится возможным. – согласился Пётр.

– А как у тебя дело с пристройкой? Вероятно, уже кончил?

Работа окончена и даже крыша наведена. Сегодня вставим двери и оконные рамы.

– Да ты как-будто этому не радуешься? – заметил барон, уловив тень грусти на лице Петра. – Верно, вам что-то не удалось при постройке?

– Нет, всё получилось прекрасно. Но пристройка мне теперь не нужна.

Пётр грустно опустил голову.

– Ты говорил с Марьюшкой или с Блашко?

– Я говорил с Марьюшкой. Её сердце принадлежит Степану…

– Степану? Неужели?

– Она сама мне это сказала, – ответил Пётр и всё рассказал барону.

– Так едем же скорее отсюда, Пётр! – горячо сказал тот. – Тебе ведь будет невыносимо тяжело смотреть на чужое счастье.

– Да, но если Степан смог смириться с этим, то и я с Божьей помощью справлюсь. Я не могу оставить матушке избу в незаконченном виде; сначала нужно всё привести в порядок. Кто знает, возвращусь ли я сюда? Во всяком случае, перед отъездом мне хочется доказать ей мою любовь и благодарность и сделать всё уютно и хорошо. Я хочу оставить о себе тёплое воспоминание в её любящем сердце.

– Ты уже говорил с ней об отъезде?

– Да. Сперва она плакала, но затем успокоилась, сказав: «Иди, сын мой! Если эта новая жизнь составит твоё счастье, я не удерживаю тебя. Только никогда меня не забывай!« Но, господин инженер, меня печалит одно обстоятельство…

– Что именно?

– Матушка призналась мне, что вы ей передали деньги от моего отца.

– Ну, так что же? Не заслужила разве она, чтобы тот позаботился о ней в её преклонные годы?

– Действительно ли эти деньги от моего отца? Не ваши ли они?

– Они были от твоего отца…

– Итак, вы его знаете? – опустив голову, задумчиво спросил Пётр. – Господин инженер, – после некоторого молчания продолжал он, – я поеду с вами в Германию, но с одним условием: обещайте мне, что мой отец не будет платить за меня. Матушке пусть он посылает деньги, если он человек богатый, но я лично никогда ничего от него не приму.

Лицо барона покрылось мертвенной бледностью.

– Твой отец богат и в то же время беден: он совершенно одинок на земле. Но почему ты готов принимать деньги от меня, а не от него?

– Вы дело совсем другое. Вы – человек почтенный и делаете мне добро во имя Христово. Бог воздаст вам за это. Кроме того, я уже успел горячо полюбить вас за это время. Мой отец же – человек, не заслуживающий уважения. Большего зла, чем он мне причинил, сделать трудно… Не могу я ничего принять от него… Кусок хлеба, протянутый мне рукой моего отца, не пошёл бы мне в горло.

Инженер побледнел ещё больше, бледность проступила даже сквозь золотистый его загар. В его душе происходила жестокая борьба. Наконец он принял бесповоротное решение.

– В таком случае я не могу взять тебя с собой, Пётр! – твёрдо проговорил он, опускаясь на траву под деревом.

– Почему? – испуганно спросил Пётр.

Его испугала не мысль остаться в Дубравке, а убитое выражение на лице барона.

– Почему? – переспросил барон. – Потому, что тебе пришлось бы обедать с ним за одним столом.

Если ты его так презираешь, это было бы невыносимо не только для тебя, но и для него тоже. Однако как может твой отец верить в безграничное милосердие Божие, если ты не можешь его простить? Он осуждён и потерян навечно…

Эти слова поразили Петра. Инженер молча отошёл в сторону, закрыв лицо руками. Петру стало невыносимо жаль его. Ради него Пётр был готов даже простить своего отца, но обедать с ним за одним столом… нет, этого он не может!

– Но почему же это так расстраивает вас, барон?

– спросил Пётр. – Представьте себя на моём месте, и вы меня поймёте.

Барон ничего не отвечал. Его лицо было мертвенно-бледным, как на похоронах. Сердце Петра болезненно сжалось при виде его. Барон вынул из кармана какой-то предмет.

– Если ты не можешь простить своего отца, – голос говорившего сильно дрожал прости, по крайней мере, свою мать. Я привёз тебе её фото. Неужели и на это ты ответишь отказом?

Не то со страхом, не то с жадностью Пётр схватил фото и впился в него глазами. На фотографии была красивая шестнадцатилетняя девушка. Глаза на этом прелестном лице сияли радостью; рот, казалось, создан для пения; голову украшал цветочный венок.

– Это моя мать?.. – с удивлением спросил Пётр, не в силах оторвать глаз от фотографии. – Какая же она была красивая! И как добра она должна была быть!

– Да, у неё было редкое сердце. Какое, однако, счастье, что она не знает, как на неё негодует сын, стоивший ей стольких слёз! Неужели, Пётр, ты не можешь простить, по крайней мере, её? Она была так молода: когда ты родился, ей было всего 17 лет…

– А сколько лет было моему отцу? – спросил Пётр.

– Ему было двадцать один.

– Так молод? И он её бросил? Матушка говорила мне, что она умерла, когда мне было четыре года.

– Она умерла до свадьбы…

– Но женился бы на ней мой отец? – недоверчиво спросил Пётр, грустно глядя на фотографию.