Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Интересно, что означала тогда эта последняя строчка: или его главную земную добродетель — невероятное трудолюбие, умение брать на себя ответственность и принимать решения, или у него и там по-прежнему много работы — Родину защищать…

Тетя Бэла — папина сестра — была старше всех, и пока братья учились, она работала, потом все разъехалась, а она так и прожила с мамой всю жизнь. Замуж тетя не вышла, и у нее одной не было высшего образования. Подруги ее рассказывали, что она любила одного поляка, но пожертвовала своей любовью ради мамы, так и осталась девицей.

Ей было 60 лет, когда она заболела. Я как раз тогда крестилась, два года тому назад. А теперь отец собирался в Омск. Он складывал чемодан, а я все крутилась рядом с ним, напрашиваясь в попутчики. Наконец это ему надоело: «Ты будешь там ее крестить! Через мой труп ты туда поедешь!»

На следующее утро я была уже в Лавре и все рассказала Батюшке, отцу Науму. «Так, может, тебе тогда на самолете полететь?»

Домой я приехала уже с билетом в кармане. «Что ты наделала, ты же убьешь отца!» — испугалась мама. «Это моя тетя. Разве я не имею права с ней попрощаться?» — «Ну да, действительно, ты же имеешь на это право». Так я и полетела в Омск. На работе договорилась, что меня будут заменять, если что, вызовут.

Когда я в Омске появилась на пороге квартиры, мне оставалось только молиться, пока отец скажет все, что обо мне думает. Потом он как-то вдруг резко успокоился: «Вот и прекрасно, вот и оставайся здесь, раз прилетела, ты и будешь ухаживать за ней». Мы тут же отправились с ним в больницу. У тети уже несколько дней держалась высокая температура. «Не вздумай ее крестить!» — и он пошел к врачам, а у меня в кармане уже все было приготовлено: и крещенская вода, и вата. Тетя спала и ничего не почувствовала. С тех пор она стала Еленой. Пришел отец вместе с врачом. Померили температуру — нормальная. И всю неделю потом врачи только удивлялись — температура так ни разу больше не поднялась.

Мы вернулись с отцом в тетину квартиру, там еще лежала бабушка, три года как совершенно слепая. Утром отец включил радио и стал бриться. В этот день он собирался лететь в Москву. У него тогда часто случались спазмы сосудов головного мозга, он мог упасть, потерять сознание. А вдруг так и умрет некрещеным? И я придумала. Приготовила возле него на столе место, достала утюг и собралась гладить юбку. Включила радио погромче и, произнося крестильную формулу, три раза с ног до головы окропила отца крещенской водой. «Что ты меня всего водой облила?» — спросил он, и вдруг сел и долго сидел за столом молча.

Я проводила его в аэропорт.

Отец много лет не догадывался, что он крещен. Когда его внучке, Оле, исполнилось лет пять, она как-то за обедом вдруг в разговоре сказала:

— А у нас в семье все крещеные.

— А я? — спросил отец.

— И ты, — ответила я ему.

— Кто же меня крестил?

— Я, в Омске.

Он встал и ушел к себе в комнату. Мы ждали чего угодно, только не того, что было дальше. Через какое-то время отец появился в прихожей и, надевая ботинки, тихо спросил:

— А как меня назвали?

— Михаил.

— Хм, Михаил, — и пошел за газетами.

Потом Батюшка сказал мне: «Вообще-то так делать нельзя, но по твоей вере это было принято». Любушка настаивала: «Его надо покрестить в церкви», — и через несколько лет я приехала домой с отцом Моисеем. Сначала папа от всего отказался, и отец Моисей ушел в маленькую комнату «лупить поклоны». Пришлось и мне потрудиться вместе с ним. И все получилось: отец стоял как дитя, его миропомазали и причастили, прочитали все положенные молитвы. И однажды он наконец сказал: «Я же не говорю тебе, что Бога нет». А вскоре я нашла у него под подушкой Библию.

Отец тогда уехал, а я осталась в Омске.

А Светлана поехала к Батюшке нашему отцу Науму и рассказала обо мне. Вдруг он спросил у нее: «А ей там, наверное, холодно?» И народ той зимой в Омске удивлялся — температура так ни разу и не опустилась ниже 20 градусов.

А еще Батюшка, когда отправлял меня в Омск, сказал: «У меня там есть отец Борис. Он такой! Он тебе во всем поможет».

И вот я уже захожу в церковный двор, спрашиваю, как найти отца Бориса Храмцова, на меня набрасываются омские старушки и кричат, что надо уважать монашеский чин и не таскаться к батюшке день и ночь, на это есть время службы. Но я все-таки нашла его. Он был еще очень молодой тогда, с высоким звонким голосом, совсем худенький. У него были даже какие-то утонченные манеры, невероятная в наше время внимательность и предупредительность, удивительная душевная чуткость. Он выслушал меня и сказал, чтобы я приходила к нему в любое время, если понадобится исповедь или какая-то помощь, а если хочу, могу становиться на клирос. Помню, в первый раз, когда я пришла к нему в храм, он мне дал послушание чистить большой квадратный подсвечник канона, сейчас я и в этом вижу некую символичность.

Я тогда ходила в больницу каждый день. Батюшка дал мне еще правило — сто пятьдесят раз читать «Богородицу». В больницу я шла пешком и как раз по дороге успевала прочитать ровно пятьдесят молитв за двадцать минут. Палаты были на четверых. Люди выписывались из больницы и приезжали потом с другого конца области, чтобы мою тетю навестить, — привозили грибы, соленые огурцы. А врачи так и говорили: «Она у вас воплощенная кротость и воплощенное терпение».

Потом шла домой кормить бабушку. Еще пятьдесят молитв по дороге. А вечером — опять в больницу. Еще пятьдесят молитв. И так день за днем. Мне сначала непонятно было, что дает душе чтение этой молитвы, — ведь в ней нет никаких прошений, как бы приветствие только. И вот однажды я поняла что, почувствовала сердцем, — умиление.

Часто я ленилась и засыпала по вечерам, не прочитав положенных молитв и акафистов. Это происходило действительно часто, примерно через день. Но вот что интересно — на следующее утро, если я пропускала накануне правило, она ничего не воспринимала из того, что я пыталась ей втолковать, только сердилась. А в другие дни все слушала и со всем соглашалась. Подолгу говорить было нельзя, многое — только эзоповым языком, в палате лежали чужие люди, и иногда лишь несколько слов скажешь о главном за весь день, и так день за днем по капле.

Однажды она тихо спросила меня:

— Что же, я так и умру некрещеная?

— Слава Богу! — вздохнула она, когда я ей все рассказала.

— Но этого мало, — говорю, — нужно еще миропомазание и причастие. Это может сделать только батюшка.

— А батюшка к коммунисту придет?

— К такому, как ты, — придет. Надо только ему позвонить.

— Нет-нет, — испугалась она, — не надо, чтобы сюда приходил священник.

Шло время, и у меня появился вопрос: а не молюсь ли я против воли Божией, когда прошу ей исцеления? Может быть, Господь и не хочет ее исцелять и нужно молиться только о спасении ее души? Тогда я со всеми просьбами чаще всего обращалась к преподобному Серафиму Саровскому. И вот на следующее утро я пришла к отцу Борису, рассказала ему о своих сомнениях и попросила отслужить молебен преподобному Серафиму — задать ему этот вопрос, может, он даст понять, какая воля Божия о ней. Молебнов в тот день было заказано много, и отец Борис служил мой молебен в числе других. Запомнилось, что он тогда даже просил прощения за то, что не имеет возможности отслужить его отдельно. Меня всегда как-то смиряла его невероятная деликатность, рядом с ним собственная безтактность становилась особенно невыносимой.