Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

«Крайне редко люди спасаются», — подумала я.

К вечеру ногти на левой руке у тети все-таки посинели, а на правой были розовые, и руки — по-прежнему теплые и мягкие.

С завода привезли гроб, и тетю похоронили на следующий день на еврейском кладбище. Я положила на могилу тюльпаны. Когда мы пришли на кладбище на девятый день, тюльпаны мои лежали как свежесрезанные, как будто их принесли только сегодня.

После похорон я сразу пришла к отцу Борису. «Нарисуй мне эту частицу. Да, точно, это она. Я хорошо помню — треугольная. Тебе было это показано для укрепления веры. А то, что она три раза сказала “Да” — ей явилась Матерь Божия, и она исповедала Святую Троицу. Веруешь ли в Отца? — Да. — Сына? — Да. — И Святаго Духа. — Да. Понимаешь?»

Сразу после смерти дочери бабушка попросила принести ей жесткую табуретку и сидела только на ней, отказываясь от стульев и кресел, и ложилась в кровать лишь ночью; так она выражала свою скорбь и память о дочери — сидела неудобно.

Я вернулась в Москву и приехала к своему старцу, архимандриту Науму, и как только вошла в крошечную приемную, сразу услышала: «Вот у нее бабушка умерла. О ней еще при жизни было известно, что она будет в Раю». «Она у тебя в Раю», — повторил Батюшка, когда я ему все рассказала. — Только надо было вам договориться, чтобы она тебе после смерти явилась и сообщила, где она, — как мы теперь узнаем, в каких она селениях? Она бы пришла к Господу со смирением: “Господи, я ей обещала”, — ее бы и отпустили к тебе, так или во сне…» — «Батюшка, там такая простая и ясная жизнь была, совсем монашеская, а теперь снова одна суета». — «А ты поживи в Омске, пусть квартиру на тебя оформят». — «А как мне молиться?» — «А ты и так по-монашески молишься».

Бабушку забрали в Москву, сделали ей операцию, и она стала видеть. Омскую квартиру, как только узнали, что я собираюсь туда возвращаться, родители тут же подарили Зине, которая тогда увела на кухню бабушку, чтобы она не смогла помешать отцу Борису приготовить тетю к Царствию Небесному.

Я рассказала бабушке про библейские пророчества, про седмины пророка Даниила. Она послушала и сказала: «Я в твоего Христа верю».

Приехал отец Алексей и полностью покрестил ее — «Аще не крещен», а я плакатным пером в нотной тетради с блестящим пружинным корешком написала ей черной тушью утренние и вечерние молитвы, покрупнее, и Евангелие от Марка, в такой же тетради, потому что самое короткое — два дня переписывала. Она садилась в кресло и читала каждый день эти тетрадки от начала до конца, по три часа подряд. «В этом вся моя жизнь», — сказала она мне однажды. Каждые полгода приезжал отец Алексей, соборовал ее и причащал.

Через три года бабушку парализовало. Я в это время была в Ленинграде, как раз открывали часовню Ксении Блаженной, такое торжество было! Служил митрополит Алексий, будущий Патриарх, люди стояли по всему кладбищу, даже на могильных холмиках. Когда я вернулась домой, мама сразу повела меня к бабушке — бабушка лежала почти неживая. Ее наполовину парализовало. Рука свисала с кровати как плеть. Без сознания, уже пена изо рта идет, вот-вот конец. «Я вызвала «скорую», — рассказала мама, — а они взглянули на нее: да не трогайте вы старушку, дайте ей спокойно умереть — и уехали, только на пороге постояли, даже не подошли к ней». — «Мама! Я побегу за священником, надо ее пособоровать, может, удастся причастить». — «Делай все заочно, я тебя прошу». Я понимала, что моя тогда еще неверующая мама не хочет, чтобы соседи видели священника возле нашего дома, но тут мне пришлось поступить решительно. Мама обиделась, ушла на кухню и закрыла за собой дверь, а я побежала в церковь — там никого не было; поехала в соседнюю церковь, в Никольское, — там тоже никого. Мне подсказали, где живет священник, в Салтыковке. Он сразу согласился: «Езжайте домой, готовьте ее, я скоро приеду».

Когда пришел батюшка, мама сразу успокоилась: в обычном костюме — облачение сложено в дипломате, аккуратно подстрижен, с короткой профессорской бородкой. А он взглянул на бабушку: «Она вот-вот отойдет, нам, наверное, не успеть ее пособоровать, но попробуем, хотя бы три раза помажем, по крайности и это будет уже хорошо». Но мы все успели.

После соборования бабушка открыла глаза и пришла в себя. Говорить она не могла, и батюшка устроил ей немую исповедь, он задавал вопросы, а она отвечала ему, моргая глазами. Бабушка причастилась, и отец Александр, уходя, сказал: «Сделано все что только можно, вы теперь будьте спокойны за эту душу».

Мы с мамой обсуждали на кухне, как будем ее хоронить. «Я сейчас пойду в сберкассу, — говорила мама, — а ты посиди с бабушкой. Сегодня пятница, надо снять деньги на похороны и на поминки». Но не успела мама еще уйти, как раздались шаги. Бабушка стояла в дверях: «Есть хочу», — сказала она. Я думала, что сейчас придется вызывать «скорую» маме. А она откинулась на спинку стула: «Ну, птица Феникс».

«Вечно ты со своими чудесами», — раньше всегда говорила мне она. «Теперь и ты с чудесами», — отвечала я ей, когда она по привычке иногда повторяла эту свою фразу. С тех пор мама моя стала верующей и пришла в церковь.

Бабушка после того прожила два года. У нее прошли некоторые болезни, но несколько дней, проведенных в коме, дали о себя знать, и она впала в детство, была как незлобивый ребенок. Она сама умывалась, приходила на кухню обедать, но уже никого не узнавала, тихо сидела в кресле или на кровати. Молилась ли она? Не знаю. Раз в полгода отец Алексей по-прежнему приезжал соборовать ее и причащать.

«Катя, зачем Вы говорите, что Ваша бабушка в маразме? Она совершенно адекватный человек». — «Да, конечно». А что я могла ему еще сказать, если каждый раз, когда он приезжал к нам, как только мы открывали ему дверь, бабушка радостно спешила ему навстречу, обнимала его и целовала и всех нас сразу начинала узнавать. Отец Алексей соборовал ее и причащал и уходил, а минут через пятнадцать она уже сидела на своей кровати и не узнавала никого.

Я тогда жила в монастыре, но раз в месяц матушка Ксения отпускала меня из Коломны мыть бабушку. Мама со всем справлялась одна, но это было единственное, о чем она меня просила. Приезжала Наташа Лагутина, мы с трудом запихивали бабушку в ванную, и пока мыли ее, она громко взывала: «Соломон, Соломон, выньми меня отсюда!»

«Молись праведному Аврааму за своих родителей, чтобы Господь послал им чудеса, знамения, чтобы они стали верующими людьми». Вот они, чудеса эти, и появились в нашем доме. Когда бабушка умерла, 40-й день пришелся на память апостола и евангелиста Марка — она ведь тысячу раз до болезни прочитала его Евангелие, вот он и забрал ее на небо.

С бабушкой мы при ее жизни успели договориться, что тот из нас, кто первый умрет, обязательно даст извещение, где он там, куда попал.