Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Я ответила, что здесь, на исповеди у отца Варсонофия, в дальней комнате. А ведь я ничего Батюшке не говорила ни о Таисии, ни о ее детях. Тем более он, конечно, не знал о нашем приезде в Лавру.

Батюшка забрал меня в свою маленькую келью, и я все ему рассказала, а он благословил, чтобы Таисия причащалась каждые две недели. Я пожаловалась Батюшке, что отцы против крещения детей. «Нечего спрашивать никаких отцов! Немедленно крестить! И через две недели доложить о крещении!»

Когда Таисия поделилась со мной подробностями своей встречи с игуменом Варсонофием, я услышала, что он ей точно так же благословил немедленно крестить детей и причащаться каждые две недели.

И вот началась у нас новая жизнь. Помню, как приехала к ним на «Бабушкинскую» в большую четырехкомнатную квартиру, где какая-то мебель была, кажется, только на кухне. Вся кухня была залита морковным соком — все пятеро детей занимались делом: отжимали в соковыжималке морковный сок для мамы. А мама лежала в комнате. Она, пока могла еще добираться до храма, приезжала каждые две недели на «Новослободскую», где в правом хоре Пименовского храма пел ее крестный Витя Дорофеев. А в левом тогда пела я. Там мы и покрестили двух ее самых маленьких детей. А трех старших — в Отрадном, у отца Валериана Кречетова. Никто не спрашивал ни о каких отцах. И мы с Юрием стали крестными у старших.

Он-то оказался крестным у всех пятерых.

А вскоре силы совсем покинули ее, и тогда она потребовала, чтобы каждые две недели мы привозили батюшку к ней домой. Прекрасные священники Пименовского храма, увидев, как она живет, даже обижались, если мы предлагали им деньги за труды.

Приближалось лето. И вот в конце мая архимандрит Наум благословил нам снять в Подмосковье дачу, где бы она могла дышать свежим воздухом, а нам по очереди быть около нее.

Нечего и говорить, что денег на это у нас совсем не было, да и разве в конце мая можно найти что-нибудь приличное, да еще поблизости? И кто согласится поселить у себя такого больного человека? Но все получилось. Каким-то чудом Серафима Шленова нашла недорогую дачу в Ильинском, в сосновом лесу, места там всем хватило, а ей с мужем хватило денег за эту дачу расплатиться. Серафима жила там с Таисией постоянно, а мы с Юрием приезжали туда по очереди. Время от времени появлялись у мамы старшие дети, наши крестники, когда им удавалось отпроситься у отца. Мы все были у Таисии санитарами и чтецами. Она уже почти не ходила и заставляла нас читать ей акафисты вслух и молитвенное правило.

А отец Димитрий попросил своего друга, отца Владимира Воробьева, который тем летом часто приезжал в Ильинское к своим духовным чадам — они жили большой семьей на соседней улице, — чтобы он навещал Таисию, исповедовал ее и причащал. И отец Владимир приходил к ней несколько раз, и всякий раз это были огромные исповеди по четыре часа.

Мы тогда еще понемногу гуляли с ней вокруг нашей чудесной дачи, а по вечерам перевязывали рану, которая была у нее вместо груди. Она все переживала, что не может переодеться, — все носила брюки, пыталась скрыть свою страшную худобу. Ноги у нее были уже тоненькие, как руки, а руки совсем прозрачные.

Тогда она рассказала мне свой сон — ей приснилось, что отец Димитрий и отец Владимир собираются вдвоем ее крестить. А она-то — в брюках, и понимает во сне: надо бы переодеться. В комнате, за дверью которой батюшки ее уже ждут, стоит большой сундук с чужой одеждой. И вот она второпях примеряет платье за платьем, и все это невозможно носить. Все ей совершенно не подходит, и она понимает, что креститься надо в своей одежде. Надевает свои старые штаны и идет креститься к двум своим батюшкам.

А в июле она попросила меня разыскать отца Варсонофия, чтобы именно он ее пособоровал. Я нашла его в Лавре, и он сразу согласился нас навестить, даже как-то радостно: «Я, — говорит, — сейчас уезжаю в отпуск, и через месяц у меня будет единственный день, последний день отпуска, когда я смогу к вам приехать, перед тем как выходить на послушание. Давай с тобой встретимся на Ярославском вокзале в подземном переходе и поедем на вашу дачу».

Никаких сотовых телефонов тогда еще не было и в помине. Через месяц в назначенный день в условленное время с утра мы встретились с батюшкой. Он уже ждал меня, в обычном сером мешковатом костюме, с чемоданчиком, в котором было облачение и все нужное для соборования. И вот мы идем по деревенской улице в Ильинском, среди сосен и красивых деревянных домиков.

— А ты была когда-нибудь в Пюхтицах?

— Нет, — отвечаю, — ни разу не была.

— А ведь у вас тут, как в Пюхтицах.

А потом он увидел всю нашу компанию — мы же все собрались его встречать, услышал чтение акафиста возле постели Таисии:

— Да здесь у вас совсем как в монастыре! Это был день памяти великомученика Пантелеимона.

Шло время, и в конце августа она уже стала задыхаться. Пришлось положить ее в 50-ю больницу. Там ее подключили к кислороду, а от обезболивающих уколов она наотрез отказалась: «Не хочу становиться наркоманкой». Как справлялась с болью? Молилась и крестила больные места, и боль проходила. Мы дежурили у нее сутками по очереди. Она молилась непрестанно, а когда засыпала, просила, чтобы мы рядом с ней вслух читали акафисты или Евангелие: «Если не будете читать, я не буду спать, мне придется тогда молиться самой».

Приближались последние дни ее земной жизни. Всю последнюю неделю каждый день после Литургии к ней приезжал отец Димитрий. Он ежедневно ее причащал и два раза соборовал. И был рядом с ней каждый день все свое свободное время: с утра до вечера, до самого отъезда на вечернюю службу. Он приходил к ней в белом больничном халате, а в палате надевал вязаную епитрахиль и вязаные поручи (жена связала) — такая тогда была «конспирация».

На тумбочке около кровати стояла бутылка с крещенской водой и икона. Маленькая совсем, ее подарил Таисии отец Димитрий. Крошечная бумажная икона, наклеенная на деревянный квадратик. Дверь в палату приходилось постоянно держать открытой — чтобы воздуха было побольше. И все отделение слушало наши акафисты и молитвы.

Однажды утром к нам зашел лечащий врач: «У нас каждая утренняя пятиминутка начинается с вопроса — как там наша братия во Христе? Может, потише будете читать?» Потише не удавалось, ей нужно было слышать каждое слово.

Мой сентябрьский день рождения оказался днем моего очередного больничного дежурства. Как раз перед этим она пожаловалась, что совсем не может спать: «Попроси Батюшку Наума передать мне немного кагора». Кагора в тот день у Батюшки не оказалось, и он дал мне для нее бутылку портвейна: «А вы там не сопьетесь?» И вот я привезла мамины пироги, портвейн — приехала утром сменить Витю Дорофеева, который дежурил ночью, — и мы втроем отмечали мой день рожденья: пили Батюшкин портвейн из больничных маленьких мензурок с белыми рисками и ели мамины пироги. Помню, как она сказала тогда: «Приехала Катька и устроила праздник».