Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Что-то это подозрительно, похоже, она крещеная, но как же точно узнать-то? И мы стали расспрашивать ее о том, как прошло ее детство. И она рассказала, что родилась и выросла в Одессе, и когда пред войной разогнали почти все монастыри, мама спасла бездомную монахиню Марину, и та стала няней маленькой еврейской девочки.

— Я же совсем не понимаю в детях, никогда не держала их в руках!

— Ничего, будем учиться вместе.

Марина безумно любила свою девочку, буквально не выпускала ее из рук.

— А Вы не помните, куда вы с ней ходили гулять?

— Ну как же, она всегда ходила со мной в собор…

— А не подводила она Вас к алтарю?

— Всегда, и мне там из маленькой золотой ложечки давали сладенького. У нас была с ней такая тайна от мамы.

— Тогда поздравляем, Марина Вас, конечно, крестила, только побоялась сказать об этом Вашим родителям. И водила к причастию каждый день.

Мы стали большими друзьями, вскоре покрестили и мужа Нонны Григорьевны, Владимира Ильича, потом их повенчали, а несколько лет тому назад вернулся из Израиля домой их сын — надо же было ему познакомиться по Интернету со своей будущей женой, которая, как оказалось, живет в Твери и никуда уезжать из родного города не собирается.

Тогда, в декабре, мне не пришлось больше никого просить нас выручать, Нонна Григорьевна обо всем договорилась, и работы на трассе все-таки начались. Она ведь всю жизнь проработала в Твери, можно сказать, главным теплотехником области, и все то поколение тверского руководства ни в чем не могло ей отказать, на наше счастье.

А когда Сергей Борисович Девочкин со своей супругой впервые приехал к нам в будущий Екатерининский монастырь, помню, он так и остался на улице — курить, — и мы пили чай с Валентиной Николаевной в тот раз без него. Он был некрещеным, и это была тема нашей первой встречи с его женой.

Потом мы стали частыми гостями в его кабинете, он помогал нам как мог, и через несколько лет мы узнали, что он все-таки принял святое крещение. А вскоре услышали, что он неизлечимо болен, — рак желудка.

Ему отрезали желудок по частям, операция за операцией, и как только ему становилось хоть немного полегче, он сразу приезжал к нам на Оршу со своей дачи в Лисицах. Стоял всю службу как свечка — усадить его было невозможно, причащался, а потом мы шли с ним завтракать. Завтраком его всегда было одно сырое яйцо, больше в его крошечном желудке ничего не помещалось.

Мы обычно приезжали к нему в больницу со священником, который его соборовал и причащал, и помню нашу последнюю встречу с ним в конце августа: на тумбочке в палате бутылка с крещенской водой, икона, жена читает ему Евангелие: «Больше ничего он слышать не хочет». Нам в тот раз предстояла неотложная поездка в Почаев с Владыкой. Вот мы и зашли к Сергею Борисовичу перед дорогой, а он стал прощаться с нами навсегда:

— Мы с вами уже не увидимся. Так я чувствую.

— Обязательно увидимся, приедем через две недели — и к Вам!

— Нет, матушка, больше не увидимся.

Прошла всего неделя, и он мне позвонил на Украину: «Матушка, я звоню, чтобы попрощаться с вами. Смерть дышит мне в затылок, но мы-то с вами понимаем, что это счастье».

Седьмого сентября его не стало.

Уже после смерти, уже с того света, он продолжал заниматься нашими электрическими делами, и его товарищи по работе все-таки подарили нам новый трансформатор, который он не успел выхлопотать для нас при жизни.

Этот огромный трансформатор простоял у нас целый год, безхозный, безплатный, ничей, мы никак не могли его оприходовать, а значит, и подключить к сетям.

И ровно через год, в день памяти Сергея Борисовича, 7 сентября, когда мы сидели после кладбища за столом в Лисицах среди его родных и сослуживцев, позвонили из «Тверьэнерго» — срочно приезжайте, появилась возможность узаконить ваш трансформатор, только именно сегодня, вчера было нельзя, а завтра будет поздно.

И электричество его друзья подключили нам безплатно, так что теперь на полдеревни хватит.

А на кладбище в Лисицах на месте прежнего, снесенного до основания Крестовоздвиженского храма теперь построена маленькая деревянная церковь, и после первой Литургии панихиду мы служили на могиле у Сергея Борисовича, а он радостно смотрел на нас из-под креста своего гранитного памятника.

Мне тогда казалось, что всё, что благословляет Батюшка, на Небе уже решено без нашего труда — столько всего невероятного случалось после каждого приезда к нему в Лавру. Немало времени прошло, пока я стала соображать, что «кротки как голуби» не зря поставлено рядом с «мудри как змеи», что это не только к Батюшке относится. Вот я все и испортила, когда Батюшка отправил меня обойти московские психушки и найти врача, в отделении у которой лежал отец Федор, и спросить, не хочет ли она принять Православие.

Это было в самом начале восьмидесятых. Психушки-то я обошла, познакомилась с этой стороной жизни человечества. И даже в одной из них нашла врача, за которую молился Батюшка, надеясь, что я смогу так поговорить с ней, что душа отзовется на Божий призыв. И какой результат? Я спросила «в лоб», не хочет ли она креститься. На меня посмотрели как на пациента этой больницы и вежливо попрощались.

— Что? Вот так прямо и спросила?

Но ничего уже было не поправить. Этот горький урок остался на всю жизнь — дело из-за моей глупости было погублено совершенно. А Батюшка хотел помочь человеку, который помог, по крайней мере не навредил, отцу Федору…

«И вот однажды, — рассказывает Алексей, один из Батюшкиных келейников, — Батюшка спускается в шесть утра во двор со своего третьего этажа Варваринского корпуса и во весь голос кричит: “Алексей! Алексей!”

Я стоял в это время у проходной, увидел Батюшку издалека, подбежал к нему.

— Пойдем к отцу Федору сейчас.

Может, Батюшке и не говорили, что его привезли в Лавру, — Господь открыл ему, что отец Федор здесь… Мы пошли. Прием в это утро Батюшка отменил. Поднимаемся высоко по лестнице — я там ни разу не был, в этом корпусе, заходим в келью. Что я увидел — изможденный старик, весь иссохший, лежит на кровати прикрытый простыней. Рядом сидит послушник. Батюшка на все это посмотрел, ему как-то не по себе стало, он подходит, встает на колени перед этим старцем и прямо во весь голос говорит: “Отец Федор! Отец Федор! Это я, твой недостойный послушник Наум, пришел, помнишь меня? Ты же мне тогда корзины давал с просфорами носить, я носил. Помнишь? Вот ты отойдешь скоро, ты увидишь Лавру с Небес, ты увидишь всех нас, ты будешь с Преподобным вместе, ты нас будешь видеть, — и Батюшка заплакал; я первый раз видел, что Батюшка плачет. И громко так говорил, я никогда не слышал. Потом он на коленях постоял еще какое-то время в тишине, поднялся, помогли ему встать, взял епитрахиль, исповедовал его. Отец Федор хотя и открывал глаза, но уже не мог ничего сказать, и Батюшка еле слышно отвечал за него: “Да, да”, — не спеша. Прочитал разрешительную молитву, чтобы его причастили. Батюшка перекрестил его: “Прости меня. С Богом”. И потом мы с Батюшкой пошли. Батюшка мне говорит: “Может, он еще поживет? Надо ему туда сок принести, убраться”. И ночью отец Федор умер, 18 июня 2012 года.