Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

— Если задача не имеет решения, значит, — говорю, — надо менять условия задачи.

И тут меня осенило, что за эти годы действительно поменялись условия задачи — ведь у нас теперь появилась часовня Иоанна Кронштадтского в центре города, которая раньше была именно Федоровской!

— Вот это совсем другое дело!

А ведь и наш детский центр назван в честь Иоанна Кронштадтского. Значит, часовня теперь будет Иоанно-Феодоровской. Вот Иоанн Кронштадтский и помогает нам вместе с Пресвятой Богородицей.

А недавно мы, монахини, стали семейными людьми — монастырь приняли в Иоанновскую семью, и даже пригласили меня в замечательную поездку — железнодорожный Крестный ход из Санкт-Петербурга в Суру, на родину Иоанна Кронштадтского, к двадцатипятилетию его прославления. Целый поезд полностью состоял из паломников со всего мира — протоиерей Николай Беляев, духовник Иоанновского монастыря в Санкт-Петербурге, объединил в Иоанновскую семью почти все монастыри, храмы, детские приюты и богадельни, посвященные Иоанну Кронштадтскому. Наша часовня тоже оказалась в этом списке. А мне так захотелось, чтобы со мной поехали мои подруги — игумении Иулиания и Варвара. И отправились мы с разрешения отца Николая в это путешествие втроем. Оказались в удобном купе, три игумении тверских монастырей, и сразу услышали по радио, что в нашем поезде есть церковь, и там будут непрестанно служиться молебны, и по радио нам объявят, пассажиры какого вагона должны идти на очередной молебен. Оказалось, что Святейший разрешил прицепить к нашему составу свою передвижную церковь-вагон, с алтарем и прекрасными иконами. Пришлось нам сидеть в полном облачении с утра до вечера и ждать своей очереди идти через весь поезд на молитву.

Вот идем мы по составу, несколько купированных вагонов, а дальше плацкартные, и сидят там в духоте и тесноте пожилые священники, из Ирана, из Америки, из двадцати двух стран. Счастливые — они в России! За плечами у каждого из них огромная работа, иногда в нечеловеческих условиях. Вот в нашем вагоне через купе ехал отец Джон из Пакистана. Пока он путешествовал, сожгли заживо двух его прихожан, просто за то, что они православные. А батюшка из Ирана — у него там богадельня для умирающих стариков из русской эмиграции. Никаких средств, полная нищета. Старый пластиковый ящик с лекарствами, которые пожертвовал единственный благодетель, — вот и все богатство.

А мы втроем в купе на одну маленькую часовню, которую вообще-то отец Павел восстановил, а мы в готовом виде получили. Да… Но назад дороги нет, едем дальше. По пути на всех больших полустанках выстраиваемся на привокзальной площади с иконами-хоругвями — двести пятьдесят священников, шесть архиереев во главе с митрополитом Сергием Барнаульским и Алтайским и человек двести паломников — и поем молебны. Наверное, жители этих городов и поселков никогда такого не видели.

Остановка в Плисецкой — вот не думала, что когда-нибудь здесь побываю. Это было место постоянных командировок моего отца.

В Архангельске на молебен пришли мои некрещеные двоюродные сестры и радостно стояли с хоругвями среди поющих паломников. А я все вспоминала свою горестную тридцатипятилетней давности поездку в этот город, где тогда лежал который год подряд парализованный мой дядя, Федор, младший брат моего отца. Меня Великим постом пригласили на свадьбу его младшей дочери, и отец Наум благословил ехать туда и постараться дядю покрестить. Перед поездкой я попыталась узнать у своих знакомых, кому там можно молиться, — посоветовали Артемию Веркольскому, а про отца Иоанна никто и не вспомнил. Дядя сразу от всего оказался, и я, вместо того чтобы с ним каждый день терпеливо разговаривать, с утра до вечера беседовала с его дочками и женой — может, хоть они покрестятся. И вот ночью вижу во сне огромный разоренный собор — базилика с двумя рядами облупленных, с выбоинами колонн. Ни алтарной преграды, ни иконостаса нет. Там, где должен быть амвон, стоит престол. Или, точнее, стол вместо престола. В храме среди народа много моих друзей. Заканчивается служба, священник положил крест на престол и руку свою держит на столе, возле креста. Все подходят и прикладываются к кресту и к руке. Подхожу и я.

— Второй раз к руке приложись, — говорит он мне, и я послушно со страхом второй раз целую ему руку.

— Зайдешь ко мне после, когда все пройдут.

Мне жалко идти одной, я чувствую значительность происходящего, и хочется поделиться этим со своими подругами. И я зову с собой Людочку с маленькой дочкой Лизой. Батюшка проходит между колоннами, открывает дверь в стене, там его приемная. Мы входим втроем.

— Одна зайди, — строго говорит он мне. Подруга с дочкой остаются за дверью, а я вижу его сидящим в старинном кресле в красивом облачении, он мне кого-то напоминает, но я не могу его узнать. И вот он обращается ко мне и говорит какую-то фразу старинным языком, и я не понимаю ничего. «Батюшка, — говорю, — я не поняла!» Он второй раз повторяет то же самое, и я опять ничего не понимаю. Тогда я в горе — мне ясно во сне, что это что-то очень важное, я должна это понять, — в третий раз говорю, что ничего не поняла, и он еще раз повторяет свои старинные слова, я просыпаюсь и сразу вспоминаю, что видела портрет именно этого батюшки в этом кресле, в этом облачении, — да это же отец Иоанн Кронштадтский! И тут же забываю его старинную фразу, зато в голове складывается ее перевод, ее голый смысл: «Если ты будешь так легкомысленно относиться к своим междугородним поездкам, то из этого ничего не получится, кроме повода для тщеславия».

Потом уже я узнала, что если человеку снятся святые, значит они предлагают ему свою помощь. Но ведь можно было тогда все-таки что-то понять, подумать, почувствовать…

Мне бы начать ему молиться, узнать, что здесь его родина, семинария, где он учился, — его родная земля. Так ведь нет. Я безрезультатно потратила время на разговоры со всей семьей вместо того, чтобы все дни быть рядом с больным своим дядей. Дядя так и остался некрещеным, я уехала ни с чем, и он вскоре умер.

— Как же так, — огорчился Батюшка, — ты должна была его покрестить…

Какое уж тут тщеславие, один позор. Или все-таки примешивается, если рассказываю об этом. «Надо же, — скажут, — сам отец Иоанн к ней во сне приходил». А что толку…

Потом дядя приснился своей жене, Лидии. Лежит больной в кровати.

— Федя, что ты лежишь?

— Некому поднимать…

Это мне с тех пор на всю жизнь.

Заодно припомнилась одна из поездок на Карповку: стою в нижнем храме-усыпальнице возле белой гробницы, напротив одна из сестер монастыря; я взглянула на нее и подумала, что у нее лицо мирского человека, как будто только что смыла косметику. И тут же услышала внутри себя: «Приехала сюда моих осуждать!»