Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

По дороге мы разговорились с мать Никоной, и она, услышав мою невеселую историю, вдруг сказала: «А знаешь, так Богу нужно. Так бывает иногда, когда совершаются промыслительные вещи». Это меня хоть немного успокоило.

Вскоре мы уже стояли в Сусанино, в Казанской церкви, и по очереди подходили к блаженной Любушке.

Мать Никона получила благословение принимать новое послушание.

Кира — я случайно услышала то, что было ей сказано, так как оказалась рядом, — Кире Любушка сказала: «Игуменьей будешь. Хорошей игуменьей».

А мне: «Поживи пока». «Поживи пока» — был ее ответ мне, и что таилось за этими ее словами, было тогда совсем непонятно. Одно было понятно: что надо ехать назад и терпеть — терпеть свою немощь, терпеть все скорби, которыми неизбежно исполнена жизнь любого новоначального, тем более уже немолодого человека, а значит, не обладающего душой юношески гибкой и неизломанной укоренившимися страстями. И сколько продлится это «пока» — может быть, до холмика.

«Все! И чтобы полгода ко мне не приезжала!» — услышала я от измученного моими метаниями старца, когда привезла ему ответ от Любушки.

За эти полгода у меня в жизни изменилось все. Что-то случилось с душой за это «пока», и появилась спокойная радость, когда не страшно стало даже умереть на послушании. Не страшно не успеть прочитать непрочитанные книги, не услышать долгожданные лекции, вместо которых месишь бетон под палящим солнцем и пытаешься при этом учить наизусть Псалтирь — и не понимаешь, как же случилось, что так тихо и радостно внутри и так близко небо, хотя и труд не по силам, казалось бы…

И ничего внешне не изменилось, а только вместо бури — тишина и какой-то постоянный внутренний свет.

Вот тут, чтобы душа не слишком воспарила и не залетела бы в какую-нибудь прелесть, Господь и управил так, что с этого самого фундамента — прямо от бетономешалки — отвели меня «под белы рученьки» во град Тверь — восстанавливать из руин древний пустынный монастырь, настоятельницей которого была неожиданно назначена моя теперешняя подруга — та самая Кира, с которой мы приехали к Любушке в монашеском вагоне. «Тверь — хорошо!» — услышала она от Любушки, когда вскоре опять оказалась у нее, чтобы спросить о грядущих переменах в своей жизни.

Полгода продолжалось Любушкино «пока», те самые полгода, когда закрыта была для меня дорога в мою любимую Лавру.

Оказавшись в Твери, мы иногда приезжали в Вышневолоцкий Казанский женский монастырь и там познакомились с одним из благодетелей этой обители, который рассказал нам свою историю. Он был каким-то важным человеком в областной администрации, дела шли успешно, как вдруг заболел, да так, что к блаженной Любушке его привели на костылях. А ушел он от нее своими ногами. И с тех пор возымел великую к ней веру и стал еще больше помогать монастырю, благодаря которому оказался у Любушки. И даже построил вокруг монастыря огромный забор — бетонную стену. А вскоре всю Тверь потрясло известие о том, как прямо на коляску с младенцем рухнула старая красного кирпича стена в центре города, вдоль которой гуляла женщина с ребенком. В коляске была его внучка. Так враг отомстил ему за благодеяние обители. Но дивным образом, молитвами блаженной старицы, ребенок уцелел, хотя и пришлось потом его долго лечить, вспоминает теперь протоиерей Владимир — бывший раб Божий Владимир, благодетель монастыря.

Прошло еще несколько лет, и вдруг мы узнаем, что блаженная Любушка — в Николо-Шартомском монастыре. Несколько раз Батюшка благословлял меня побывать у нее там с разными монастырскими вопросами. А потом она уже оказалась совсем рядом, в Казанском монастыре, в Вышнем Волочке, и, памятуя библейские строки «аще обрел премудрого, обивай пороги кельи его», я уже старалась бывать у старицы как можно чаще.

«Ну что ты все ездишь, без тебя, что ли, людей у нее мало», — сердилась ее келейница, но я, с Божьей помощью, всегда попадала к Любушке, а она уже сама пододвигала ко мне поближе свою тарелку с остатками каши.

«Какой хороший крестик!» — и вдруг стала часто-часто целовать мой настоятельский желтый крест. Так я и не поняла ничего, крест как крест, такой же, как и у всех.

— Любушка, что мне надо изменить в своей жизни? На что обратить внимание?

— Покаяние и поклоны.

— Любушка, а сколько осталось до конца, чего нам ждать?

— Верхи гуляют. Молись за гулящих, — скорбно ответила она.

Однажды приходит ко мне матушка Вероника, супруга священника, который служил тогда в Екатерининском монастыре, и просит найти ей в Москве хорошего детского невропатолога — в Твери никто не может вылечить ее полуторагодовалого мальчика. Ребенок ходит на полусогнутых ножках — они у него до конца не разгибаются. Родовая травма.

— Матушка, — говорю, — подождем с невропатологом, поезжайте-ка в Вышний Волочек к блаженной Любушке, она там недавно появилась. А уж если она не поможет, тогда и поедем к врачам.

И вот взяла матушка Вероника всех своих четверых детей, младшего под мышку, и с автобуса на автобус добралась до Казанского монастыря. Поднялась на второй этаж. Дети остались в коридоре, даже, кажется, на лестничной площадке, а она — у Любушки в келье пробыла четыре часа. О чем они там говорили, осталось для меня тайной. Знаю только, что Любушка ее накормила, и даже положила на свою постель, и много-много ей всего сказала, в том числе и о том, что ее, эту матушку, в будущем ожидает. А когда она вышла из Любушкиной кельи, по коридору бегал ее мальчик, подбрасывая ножками, как будто в футбол играл, — куда девалась болезнь! И еще знаю, что с тех пор никого для матушки Вероники дороже Любушки на этой земле нет.

Как-то раз в Тверском Екатерининском монастыре испекли вкусный отрубной хлеб, и матушка настоятельница отправила с этим огромным хлебом в Вышний Волочек к Любушке Елену, сестру одной своей инокини.

И вот сидит та на диванчике в коридоре возле Любушкиной кельи и ждет, когда ей разрешат войти, — а пока нельзя, Любушка в келье обедает. А через дверь доносится ее разговор с келейницей, точнее, громкий голос келейницы: «Какой хлеб, Любонька? Нет у нас никакого другого хлеба! Только этот вот, на столе, да нет никакого другого хлеба!»

А когда Елену пригласили и она отдала Любушке монастырский хлеб, Любушка положила его на свою подушку, села на кровать и гладила его рукой, как ребенка по голове, что-то лепеча небесным своим языком.

Она все чаще грелась в келье возле печки — то спиной, то боком, то животом прислонится к теплой стене большой белой вышневолоцкой печки: они там особенные, таких я больше нигде не видела.

Однажды пришел к нам наш знакомый, Николай, простой, работящий, глубоко верующий человек, у которого попала в беду жена: начальница по работе (и родственница) уговорила ее подписать пустые бланки приходных ордеров: «Тебя завтра не будет, мы их сами заполним». А потом выяснилось, что через эти бланки начальство воровало казенные деньги, а все списали на нее.