Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

В районе проводили пилотный проект сексуального воспитания. В результате одна девочка попала в психиатрическую больницу. Узнав о тонкостях супружеской жизни, она возненавидела родителей. Нервные срывы были даже у мальчишек. Раньше только хулиганы рассказывали «про это», и то друг другу, а не девчонкам, а теперь взрослые дяди и тети… Как тут не свихнуться?! Было несколько изнасилований. Юные насильники объяснили: «Это мы выполняли домашнее задание»…

Чтобы сохранить приют, пришлось прибегнуть к заступничеству высокого московского начальства. Районные аргусы угомонились, но никто не знает, как надолго.

«Поэтому, — вздохнул отец игумен, — о монастырском приюте лучше не писать. Да и вообще, что можно рассказать о монастырской жизни? Старцев пока нет, чудеса не происходят. Молимся, трудимся, уповаем на милость Божию. Нужно ли писать о том, что у нас всего три монаха да два послушника? Что спонсор наш успел храм построить и тут же разорился. Вернее, его разорили. Что педагоги у нас работают во славу Божию, да еще некоторые и деньгами помогают, когда совсем туго приходится, и друзей своих просят нам помочь? Что хозяйственных хлопот больше, чем молитвы, что чувствуем великое духовное бессилие… Надо ли об этом писать? И кому нужны наши слезы?..

А пиши лучше о трудниках. Что ни персона — то персонаж. Так что я тебя поселю не в гостевом доме, а с трудниками, чтобы узнал жизнь, так сказать, изнутри. Послушаний не дам, твое послушание — писать. Наблюдай жизнь и отображай в любых красках. У нас одно время больше половины послушников были товарищи, отсидевшие в тюрьмах. Возвращаться им из тюрем некуда. Родители либо померли, либо они их никогда не знали — воспитывались в детских домах. Жены, как правило, не дожидаются своих героев.

На работу их не берут. А мы не можем отказать. Во-первых, помним о разбойнике благоразумном, во-вторых, рабочих рук у нас не хватает. Правда, работники из них, по большей части, аховые, но попадаются и хорошие. Сейчас один на ферме работает — большой специалист, с образованием ветеринарным. К нему и из села народ приходит, никому не отказывает. Незаменимый, ценный кадр. С него и начни свой рассказ. Он сейчас грибными заготовками занимается, сходи с ним в лес».

Я послушался игумена и на следующий день после утренней дойки мы с трудником, ветеринаром Виталием, отправились в лес по грибы. Никогда в жизни я не был на такой «грибалке»: за полтора часа набрали двести семьдесят белых. В основном это был улов моего нового приятеля. Я с тоской смотрел на крепенькие подберезовики — приказано было брать только белые. В лесу мы молчали. Да и не поговоришь, когда твой спутник постоянно бегает в разные стороны, то и дело наклоняясь над очередным грибом. Но на обратном пути Виталий рассказал мне о том, как оказался в монастыре.

В перестроечные годы он был зоотехником крупного колхоза с двумя тысячами коров. Колхоз, как и повсюду в России, стали разваливать. Имущество разворовали, землю раздали по паям. У председателя и главного агронома оказалась половина всех угодий.

Председатель велел только что закупленных коров элитных пород, как тогда выражались, пустить «под нож», на мясо. Никакие уговоры Виталия не делать этого не подействовали. Были возможности сохранить стадо и выжить в тех неимоверно трудных условиях, но председателю срочно понадобились деньги. Живые коровы были не нужны, а нужны были живые деньги. У народа денег не оказалось, а у торговцев мясом нашлись.

Поняв, что коров ему не спасти, Виталий написал письмо в прокуратуру. Результатом стал арест не председателя, а его. И дали ему семь лет строгого режима за «расхищение социалистической собственности». Уже и собственности такой не было, но статью эту ему подверстали.

Когда он вернулся из лагеря, мать напомнила ему о старом долге: в армии он чудом выбрался из горящей бронемашины. Она долго упрашивала его поехать с ней за тридцать верст в ближайшую церковь — поблагодарить Бога за то, что остался жив и в армии и в тюрьме, и благословиться на начало новой жизни по христианским заповедям. Но он не поехал с ней и пустился во все тяжкие: пил, развлекался с блудницами. Мать ему сказала: «Это ты не из-за коров осужден, а за грехи. Молись. Живи, как положено христианину, а то будет тебе еще большее наказание». В прошлом году он похоронил родительницу и приехал в монастырь исполнить ее наказ.

О лагерных страданиях рассказывать он не стал, но о том, что произошло с теми, кто его посадил, поведал. Зарезать коров председателю приказали районные начальники. Одного из них застрелили на охоте. Другой разбился насмерть в новеньком автомобиле. У третьего сын повесился. Сам председатель после инсульта потерял дар речи. Только мычит. Так что деньги, полученные за бедных буренок, не принесли им радости.

На следующий день Виталий познакомил меня со своими приятелями. Им он сказал, что я столичный писатель, пишу о церковных людях и о том, как современный человек приходит к Богу. Из тех, кто познал вкус лагерной баланды, только один рассказал, как стал рецидивистом. Остальные хмуро отнекивались. Они по опыту знали, что любое слово может быть истолковано против них. Заповедь лагерного «исихаста» — «за каждое слово ответишь» приятели Виталия блюли строго. Я даже позавидовал такому умению «хранить молчание устам своим». А рецидивист, тщедушный Данилка, оказался жертвой. Правда, мало кто из «отсидентов» понимает и соглашается с тем, что был осужден за дело. Все сетуют на несправедливость судей и рассказывают истории о том, как их кто-то «подставил». Но Даниилку действительно подставили.

Он был инвалидом детства. До восемнадцати лет жил в приюте для умственно отсталых. Потом ему дали комнату в коммунальной квартире. Там жила тридцатилетняя вдовушка. Она соблазнила нецелованного юнца, заставила его жениться на себе, а сразу же после свадьбы познакомила его со своим сожителем — вором и убийцей. Тот угрозами заставил Данилку взять на себя вину за несколько квартирных ограблений. Это был первый срок.

Выйдя на свободу, он не смог попасть в свою комнату — там уже жил его обидчик. Он стал бродяжничать и очень скоро опять оказался за решеткой. Поняв, что имеют дело с дурачком, доблестные блюстители порядка навесили на него сразу несколько «висяков» — нераскрытых дел. Самым страшным было убийство. Заступиться за Данилку было некому, себя на суде он защитить не смог. Правда, адвокату удалось построить линию защиты так, что умственная отсталость смягчила приговор. После второй посадки его произвели в рецидивисты, а такой публике нет никакого доверия, и всякая встреча с человеком с резиновой дубинкой заканчивалась печально. После очередного приобщения к изыскам лагерной кухни Даниилка решил остаться на всю жизнь при монастыре.