Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

Я там несколько месяцев потрудился. Игумен меня благословил и денег дал на дорогу домой. Я съездил, с матерью поговорил. Она, слава Богу, выправляться стала — пьет меньше и в храм иногда ходит. Не знаю, сколько в этом монастыре пробуду, но надо будет решиться на какой-то серьезный выбор — остановиться где-то навсегда. Вот, жду воли Божией.

Во время этого рассказа один из трудников постоянно ерзал и тяжело вздыхал, а когда Геннадий закончил, усмехнулся: «Хватит заливать. То ему Николай Угодник является, то Ксения блаженная. Я вот никаких икон в сортире не топил, а мне никто не является. Конечно, когда по башке гвоздодером выпишут, кто угодно явиться может. А вообще-то, тебя самого нужно было в сортире утопить, а не святых тебе посылать». Геннадий начал горячо доказывать, что святые ему действительно являлись, а потом внезапно осекся и тихо проговорил: «Можешь думать, что это мои глюки, но я знаю только одно — что никому мы, кроме Бога, не нужны». Собеседники кивнули головами, и три голоса хором произнесли: «Вот это точно».

Перед отъездом я подробно рассказал игумену о своем «улове». Услыхав в моем пересказе истории пастуха Геннадия, он удивленно покачал головой: «Не знал я за ним таких подвигов. Вот как ко всему этому относиться? Может, сочинил половину, а может, и нет. То, что зэки рассказывают, дели наполовину, а то и больше. Они все жертвы судебного произвола. А вот Данилку действительно обидели. Больше никого не расспрашивай: ничего путного не услышишь. Хозяева самых страшных биографий разъехались. Пожил бы с месяцок, можно было бы вторые “Записки из мертвого дома” собрать.

Истории попадаются драматичнейшие. Был тут у нас доцент, специалист по Достоевскому. Он жену из ревности топором, как Раскольников старушку-процентщицу… Ну чистый литературовед. Топора в городской квартире не нашлось, так он на стройке его украл и обратно вернул окровавленный. Бедных строителей перетрясли: доцент-то женины сережки с колечком золотым рядом с топором примостил, а следователю сказал, что украдено драгоценностей на миллионы. Кого-то вроде Данилки посадили, но потом доцента совесть замучила, пошел сдаваться… Да, много еще всякого можно рассказать.

Какого только человеческого материала я не перевидал. Порой выхожу благословлять народ: “Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое”… Смотрю на это достояние, и плакать хочется. Господи, вот что Тебе оставлено. Богатые и начальствующие как-то без Тебя обходятся, а если и приходят в храм постоять со свечкой на Пасху, так это у них просто тусовка такая. А нам — вот эта публика: больные, нищие да разбойники, о которых я молюсь, чтобы они стали разбойниками благоразумными [10] См.: Лк. 23, 39–43. . Как мы выберемся из этой ямы? Как избавимся от наших бед? Как вразумимся? Как победим торжествующее зло? Только чуда Божия приходится ждать.

Я, вот, так рассуждаю: у государства и у каждого человека должна быть цель и должен быть образ победы, без этого жизнь бессмысленна. Государство празднует победу над фашизмом — у него победа уже состоялась. Мы же постоянно трудимся ради нашей грядущей победы: боремся с самым страшным врагом — врагом рода человеческого (не к ночи будь помянут). И образ нашей победы — образ Христа, победившего мир. Но победы нет без войны, а война — она никогда не кончается. Богатеи ведут войну с теми, кто хочет отобрать у них отнятое у народа. Коммунисты вспоминают ленинский лозунг “Грабь награбленное!” и мечтают о новой революции. Революция, конечно, нужна, но это должна быть Великая Нравственная Революция. Победитель любой другой революции непременно унаследует пороки того, кого победил. А мы — активные деятели нравственной революции. Вот и ты, о чем бы ни писал, имей перед собой образ этой победы».

На том и порешили. Я получил игуменское благословение и пообещал никогда не покидать рядов пламенных революционеров правды Христовой.

Уезжал я на следующее утро. Проститься со мной пришло несколько человек. Мы обнялись и троекратно расцеловались с Данилкой. Он шепнул мне: «Молись обо мне. В следующий раз привези конфет шоколадных. Давно я шоколадных конфет не ел». С остальными я прощался по-светски — рукопожатием. Угрюмый пасечник сунул мне литровую банку меда, что-то буркнул и побрел в сторону пасеки. А мужичок в залатанной телогрейке (я с ним и не говорил ни разу) протянул мне флажок из каких-то синтетических ниток. На синем фоне он изобразил коричневый храм о пяти куполах. «Это я еще на зоне сделал», — шепнул он заговорщицки, кивнул несколько раз головой, удерживая мою руку, что-то собираясь добавить, да так и не добавил.

Когда машина тронулась, подбежал мой сосед, протянул заламинированную иконку Пресвятой Троицы, поклонился поясно, сказал «простите» и… улыбнулся.

2016 г.

Олег Буланов в начале девяностых окончил художественное училище и несколько лет жил случайными заработками. Однажды его однокурсник предложил ему поучаствовать в восстановлении сельского храма. Трудился он и каменщиком, и штукатуром, а потом еще написал фреску — Ветхозаветную Троицу. Храм был Троицкий, и в тот год исполнялось двести пятьдесят лет со дня его освящения. Торопились успеть закончить работы к юбилею. Времени оставалось мало, и пришлось трудиться с раннего утра и до ночи.

На торжества приехал правящий архиерей. Он остался всем доволен. Особенно ему понравилась фреска. После беседы с Олегом владыка предложил ему рукоположиться. В епархии открывали новые храмы, а священников не хватало. К тому же охотников ехать в дальние села нашлось немного. Олег согласился. Он давно хотел стать священником, но считал себя недостойным.

И вот, в 1992 году его рукоположили во иерея. Сорок дней в кафедральном соборе он «обучался у престола» у старейшего епархиального протоиерея. После этого его направили в глухое село Покровское. Первую службу молодой священник служил как раз на Покров. Воспринял он это как добрый знак.

Народу на престольный праздник пришло немного, а потом по воскресным дням — пять, иногда семь старушек ходили. Они — и хор, и свечницы, и уборщицы. Пели, что называется, «обиход девятого гласа», да так жалобно, что отец Олег боялся, что кто-нибудь помрет тут же в храме. Все попытки матушки регентовать были решительно пресечены. Пришлось ради мира уступить старожилам.

Восьмидесятилетняя баба Дуся, не побывавшая замужем, была алтарницей. Она и при прежнем батюшке алтарничала. Службу она знала хорошо, и отец Олег нередко обращался к ней за советом. Она охотно подсказывала ему, готовила книги и клала закладки в нужные места. Когда он забывал, что нужно кадить, она молча протягивала ему дымящееся кадило. Ей нравилось быть наставницей молодого священника, но при нем она и виду не подавала, что его можно упрекнуть в плохом знании службы. Зато ее подруги, Маланья и Зинаида, чуть что, вздыхали и грустно произносили: «А вот отец Афанасий делал или говорил то-то…». Дальше шло повествование о том, как поступал в аналогичной ситуации священник, служивший перед отцом Олегом.