Лев Лебедев - Великороссия: жизненный путь

Очень искусными средствами Екатерина сумела добиться того, чтобы не был создан при ней Совет высших сановников — дворян, ограничивавший её самовластие (а такого Совета хотели многие, в том числе граф Н. И. Панин). Кажется, здесь Екатерина II смогла победить. Но нет! За «победу» ей пришлось платить тем, что в политике внутренней она сама должна была делать то, что угодно и выгодно для дворянства. После страшной французской революции 1789 г., когда пред всем міром обнаружилось скрывавшееся ранее под маской красивых идей и призывов, вроде «свободы, равенства, братства», подлинное лицо масонства как кровавой и зверской тирании, Екатерина запретила в России масонские ложи. Некоторые видные их представители даже подверглись опале (например, публицист Новиков, архитекторы Казаков и Баженов, иные). Масонство тогда ещё не вполне укоренилось в России, не охватило ещё большинства дворян, или хотя бы их власть имущих «верхов». Поэтому русская знать и дворяне, вместе с Екатериной, ужаснувшись тому, что творилось во Франции, потеснили своих масонов. Но не слишком! Не так, чтобы вырубить их под корень! Любопытным памятником всем этим делам служит недостроенный дворец в Царицыно под Москвой, созидавшийся, как хорошо видно, в нарочитом соответствии с представлениями, вкусами и символикой франкмасонов (вольных каменщиков). Екатерина, взглянув на него, остановила строительство, не возобновившееся даже до сего дня!

1789 год заставил Екатерину II иначе взглянуть на Русскую Церковь, с её православным монашеством, понять их «полезность» для государства и сделать для Церкви ряд послаблений после периода притеснений, даже почти гонений. Во всех таких поворотах дел («странностях») обнаруживался рационализм Екатерины II, её очень холодная, деловая расчётливость, сочетавшаяся с определённой широтой и страстностью личности. Здесь едва ли не самая сильная «странность» её образа царствования. Разгадка заключается в том, что Екатерина II очень старалась только казаться русской, но отнюдь не смогла или не захотела быть таковой! На деле, в душе она всегда оставалась именно немкой со всем свойственным этой нации образом мышления.

Чтобы Екатерину II понять, нужно взглянуть на её отношение к Церкви и вере. Она была набожной. Первым путешествием Императрицы стало паломничество в Ростов на поклонение мощам прославляемого в лике святых митрополита Димитрия Ростовского. И она, по её словам, «умирала боялась» чтобы «бешеный» Ростовский Владыка Арсений /Мацеевич/ не положил в новую раку мощи Св. Димитрия до её приезда. Это было в 1763 г., когда уже стала работать «комиссия» по описи церковных земельных владений с целью отнять их у Церкви. По стране катилась волна странных волнений монастырских крестьян, которые подавлялись военной силой, иногда с применением пушек. Волновалось и духовенство, архиереи. Но среди них не оказалось единства. Московский митрополит Тимофей, Ростовский Арсений и некоторые другие были против грядущей секуляризации, то есть отсечения от Церкви землевладений. Митрополит Новгородский Димитрий (Сеченов, или, как его тогда иной раз называли — Сеченый) во главе других во всём потакал властям. До каких степеней лицемерия доходило сие потаковничество! При Коронации Екатерины II в Москве в 1762 г. Димитрий (Сеченов) произнёс речь, где, в частности, объявлял «Божиим делом» переворот 28 июня и говорил как бы от лица Бога (!): «Знал (Господь) пред Собою чистое (!...) сердце твое, знал непорочные (!) пути твои... Знаем (откуда?!) и все единодушно исповедуем, что ни глава твоя царского венца, ни рука твоя державы поискала славы ради или снискания высокой власти; но едина матерняя ко отечеству любовь, едина вера к Богу и ревность к благочестию (!)... понудили тебя прияти великое сие... служение. Видела озлобление людей твоих; видела всё — и воздыхала (!), яко близ падения Церковь» (имеется в виду отмена указа Петра III об отобрании земель у Церкви)... Можно приветствовать Императрицу, сказать ей приятные, высокие, напутственные слова, но нужно же знать меру и не нужно заведомо лгать! О, архиереи-потаковники!. Сколько зла принесли вы Российской Земле! Презренные властолюбцы и корыстолюбцы не души свои полагали за Церковь и Родину, а Церковью и Отечеством жертвовали ради себя и гнусного своего тщеславия! Лицедеи и обманщики в архиерейских одеждах уже в те времена стали служить не Христу, а сильным міра сего. Мудрено ли, что их последователи и подражатели приведут в советское время иерархию к такому позору и сраму, каких никогда не бывало в истории!...

Меж тем, идя на поводу у давнишних желаний дворянства и знати, Екатерина II решилась отнять земли у Церкви. Среди архиереев нашёлся только один, кто открыто и громко выступил против этого. Им оказался Ростовский митрополит Арсений. Характера он был, в самом деле, весьма безпокойного, резкого, но это как раз и дало ему смелости заговорить тогда, когда все остальные молчали (кто из страха, а кто из угодничества). Арсений отправил в Синод два послания против секуляризации церковных земель. В них он, вспоминая сребролюбие Иуды, гонения на Церковь Юлиана Отступника, доказывал вредность правительственного мероприятия. По слову Арсения, оскудение монашества в России может, в конце концов, привести «к атеизму». Пророческое предупреждение; так потом и случилось! В посланиях Ростовского митрополита не было ни единого выпада лично против Императрицы; сильные сравнения употреблялись им для показа антицерковной сущности самого отъятия земель и сокращения числа монастырей. Но Екатерина II расценила это как «оскорбление (Царского) Величества» и неожиданно даже для своих вельмож поступила с Арсением крайне резко (чего обычно старалась всё-таки избегать). Повелевая предать митрополита церковному (точней — синодальному только) суду, Екатерина II оправдывала своё решение так: «Прежде сего и без всякой церемонии и формы по не столь ещё важным делам преосвященным (т. е. епископам) головы секали, и не знаю, как бы я могла содержать и укрепить тишину и благоденствие народа (умолча о защищении и сохранении мне от Бога данной власти) если б возмутители не были наказаны» (из письма к А. П. Бестужеву-Рюмину). Арсений народ не возмущал, не устраивал заговора, или бунта; он высказал откровенно своё мнение через Синод, как положено. Но даже такое противоречие себе и своим деяниям в отношении Церкви Екатерина II расценила как «возмущение» в значении «бунта». Говоря о «сечении голов» она имела в виду казнь Ростовского же митрополита Досифея Петром I (предав единичному случаю множественное число). Но то была казнь по обвинению в политических преступлениях. Значит, с точки зрения Екатерины И, противоречие её деяниям даже со стороны православных архипастырей, которые по долгу служения обязаны противоречить Царям, если они обижают Церковь, или творят что-то иное, несовместимое с Православием, является преступлением государственным, политическим, недопустимым якобы для сохранения «тишины и благоденствия народа». Чрезвычайные лукавство и натяжки! Так не поступал даже Пётр I, умевший в духовных вещах терпеть открытые обличения архиереев. Пётр I был всё-таки русским, выросшим в русской православной среде, а Екатерина — рожденная в немецкой протестантской среде. Владыка Арсений в таких же резких словах в своё время писал Императрице Елизавете Петровне против секуляризации церковных земель (каковая тогда лишь обсуждалась) и Государыня Елизавета не расценила выступление Арсения как оскорбление её «Величества» или как бунт, ибо она тоже была и по плоти и по духу — Русской Царицей!