Томас Мертон - Философия одиночества

2. В таком обществе, как наше, одиночество многих тяготит и даже искушает. Изменить это я, наверное, не смогу, но поддержать искушаемых попытаюсь, поскольку о внутреннем одиночестве я знаю не понаслышке. Смею предположить, что если люди не находят покоя и в самых ярких развлечениях, которыми их задаривает общество, то не стоит искать такого покоя. Не пора ли всем понять, что развлечения не столь необходимы, как о том упрямо и самодовольно твердят всевозможные дельцы? Не пора ли отвернуться от ловцов человеческих душ, которые весь свой талант посвятили культу рекламы? Свою жизнь вполне можно строить и без них. Не обещаю, впрочем, что дельцы перестанут нас донимать.

Не обещаю я и зажечь публику оптимизмом, разрешив все горькие трудности и сомнения внутреннего одиночества. О трудностях я ещё напишу, но об одной скажу сразу: нам очень нелегко принять собственную нелепость [15] One's own absurdity. . Мы шарахаемся от мысли, что под нашей, казалось бы, понятной, «хорошо упорядоченной», разумной жизнью лежит бездна иррационального, беспорядка, бессмыслицы, самого настоящего хаоса. Это-то бездна и откроется нам, если мы откажемся от развлечений. Иначе и быть не может: отвергая развлечения, мы отвергаем и то безобидное на вид удовольствие, которое получали, предаваясь мечтам о себе и своём маленьком мире. Мы берём на себя всю тяготу своего положения и поворачиваемся лицом к сонму непостижимых вещей, которых прежде не замечали. К слову сказать, настоящая вера возможна лишь тогда, когда действительно принимаешь очевидную [16] Apparent – это одновременно и «очевидный, явный, несомненный», и «кажущийся, мнимый, обманчивый». нелепость жизни. Если этого не сделать, то и вера превратится в развлечение, духовную забаву, игру в высокие и умные слова без всякой заботы об их истинном смысле и применимости к жизни.

3. Внутреннее одиночество требует от нас прежде всего веры и решимости самим отвечать за свою внутреннюю жизнь, готовности предстать перед её тайной в присутствии невидимого Бога. Мы должны в одиночку, непостижимым и невыразимым путём, пройти сквозь мрак своей собственной тайны и открыть, что она сливается с тайной Бога в одну – и единственную – реальность. Мы должны увидеть, что Бог живёт в нас, И мы – в Нём. Как это бывает, словами передать Невозможно, потому что слова не могут охватить реальность.

Только слова Бога, собирающие всех верных в «одно Тело», способны выразить тайну нашего одиночества и нашего единства во Христе. Только они способны указать нам путь во мрак и дать нам хоть немного света. Правда, при этом они теряют форму слов и становятся неизреченным биением Сердца в сердцевине нашего бытия.

4. Каждый человек одинок, крепко связан неумолимой одиночностью. Лучшее тому подтверждение – смерть, ибо она забирает людей поодиночке. В буквальном смысле колокол звонит только по тому, кто умирает сейчас. Но он звонит и «по тебе», ибо смерть – и твоя доля. Люди умирают одинаково, хотя и в разное время. Когда живые собираются вокруг постели умирающего, их соединяет не только тайна смерти, но и тайна одиночества. Оказывается, единство может внятно и поверх слов говорить людям об их отделённости друг от друга. Каждый из нас умрёт, и умрёт один. Значит, каждый должен и жить один. (Почему люди никак этого не поймут?) Не забудем, что Церковь – это и общение, и одиночество. Умирающий христианин един с Церковью, хотя и в одиночку переживает ту же предсмертную муку, что и Иисус в Гефсиманском саду.

Очень немногие способны посмотреть этой правде прямо в глаза. Да и не многим это дано. Нужно иметь особое призвание, чтобы взять на себя всю тяготу одиночества. Предсмертная мука – именно такая «тягота». Умирающие несут бремя одиночества. Несут его и живые. В этом состоит «мука жизни». Если кто-то призван к одиночеству (хотя бы только внутреннему), то он должен делать одно, и одно с него спросится: он должен оставаться физически или духовно один, вести своё понятное единицам сражение. Его служение, общественное и духовное, состоит в том, чтобы пребывать одному в своей «келье», в настоящей или духовной келье своей непостижимой пустоты, чтобы, как говорили отцы-пустынники, «келья научила его всему».

5. Человек, действительно любящий уединение, – не просто беглец, которому опротивело общество. Бегство, отступление ведут к одиночеству нездоровому, бессмысленному, бесплодному. Отшельник, о котором я говорю, призван перерасти общество, а не вырваться из него: не убежать от общения с людьми, а отвергнуть видимое, мифическое единство в развлечениях, чтобы соединиться с людьми на более высоком, духовном уровне – в мистическом Теле Христовом. Отшельник отвергает единство, стоящее на вожделении, домыслах, привычках того или иного сообщества. Но поступая так, он достигает глубинного, невидимого, таинственного единства, которое делает людей «одним Человеком» в Христовой Церкви вопреки сообществам, чьи мифы и лозунги подчиняют человека разделению.

Итак, человек, любящий уединение, следует таинственному и, казалось бы, бессмысленному Призванию к сверхъестественному единству. Он внутри себя ищет единство духовное и простое, способное вобрать в себя всех людей, преодолеть разделения, противоречия, расколы. Человечество только тогда снова станет «Одним», когда каждый из людей будет «одно». Поэтому человек, любящий уединение, понимает, что образы и мифы того или иного сообщества, а попросту проекции общих идеалов, стремлений и грехов, могут поработить его и расколоть его на части.

Многое говорит в пользу иллюзий и домыслов, которые питает человеческое стремление самоутвердиться в том или ином сообществе, но многое говорит и против них. Освобождая человека от личной ограниченности, они помогают ему, до известной степени, перерасти самого себя. В совершенном сообществе это шло бы на пользу всем. В несовершенном – человек перерастает себя ровно настолько, чтобы стать послушным и безответным рабом коллективных потребностей, идеалов, страстей. Общество воспитывает человека, даёт ему знания, но оно же калечит его и развращает. Светское общество всегда несовершенно, всегда смешивает добро и зло, стремясь выдать одно за другое.

6. Сам по себе человек никогда не совершил бы тех преступлений, которые он охотно и браво совершает во имя общества, убедившего его (слишком легко), что зло оправдано, если творить его «ради общего блага». Взять, к примеру, расовую ненависть и травлю. Им потакают люди, которые считают, что они добры, терпимы, цивилизованны и даже гуманны (возможно, от части они действительно таковы). Но, растворившись в сообществе, они потеряли совесть. Такова плата за забвение, за то, что они пытаются изгнать из своей жизни одиночество, как экзорцист изгоняет беса из одержимого.