Будда Шакьямуни - Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

И отец и мать стали со слезами молить его:

— Не уходи, сынок! Это невозможно! Зарыдали шестнадцать тысяч танцовщиц и все обитательницы женской половины дворца:

— На кого, господин, ты нас покидаешь? Во всем городе ни один человек не остался спокоен. Когда люди узнали, что царь, выходит, был отпущен людоедом под честное слово, только чтобы выслушать строфы о дхарме, стоящие каждая сотню монет, и принять с почётом того, кто их принёс, и теперь прощается с родителями, собираясь вернуться к разбойнику, — весь город пришел в смятение.

Бодхисаттва же ответил родителям:

«Он сделал то, что не всякий сможет:

Великодушно слову поверил.

Как же могу я нарушить слово?

Батюшка и матушка, не печальтесь вы обо мне! — утешал он родителей. –

Благих дел сотворил я довольно,

А утехи чувств наших — это жар,

Погасить который не очень трудно».

Попрощался он с родителями, прочим дал свои наставления и ушёл.

Родителям он своим поклонился.

Дал свой наказ горожанам и войску

И верный однажды данному слову,

Отправился он назад к людоеду.

Людоед тем часом думал: — Если мой былой товарищ Сутасома и впрямь хочет прийти — пусть приходит, а если нет, что же: пусть мой лесной дух делает, что ему вздумается, а я зарежу этих царей и принесу жертву пятью сортами сочного мяса. Он сложил костёр, запалил огонь и, дожидаясь углей, сидел и тесал кол. Пришел Сутасома. Завидев его, людоед обрадовался:

— Ну что, любезный, сделал ты своё дело?

— Да, государь, — отвечал Великий. — Я выслушал строфы, преподанные Десятисильным Кашьяпой, и отблагодарил научившего меня брахмана. Выходит, что своё дело я сделал.

«Когда я царством правил полновластно,

Я брахману пообещал беседу

И обещание своё исполнил.

Я верен слову и пришел обратно.

Теперь я стать готов твоею жертвой,

А если хочешь, можешь съесть меня».

Слыша такие речи, людоед подумал: «Царь совсем не боится. Он говорит как человек, победивший страх смерти. Откуда такое чудо? Раз он сам говорит, что услыхал строфы, преподанные некогда Десятисильным Кашьяпой, значит, больше и искать нечего — это их могущественное воздействие, — решил он. — Надо бы попросить, чтобы он мне их прочёл, тогда и я стану бесстрашным. Так и поступлю». И он обратился к Сутасоме:

— Зарезать тебя я потом успею, Ведь мясо лучше жарить на углях. Пока дрова до конца не сгорели, Я твои строфы хочу услышать.

— Этот людоед — грешник. Я его сперва побраню, пристыжу, а уж потом скажу строфы, — подумал Великий и сказал:

— Ты стал людоедом и предал дхарму,

Оставил царство в угоду брюху.

Не для тебя эти строфы о дхарме,

Ведь несовместны дхарма с недхармой.

Ты душегуб и убийца,

Ты осквернитель дхармы.

Строфы, в которых истина,

Не для твоих ушей.

Людоед на это не рассердился ничуть, ибо великая доброта Бодхисаттвы укротила его, он спросил только: — Любезный Сутасома, но разве я один против дхармы иду? — и добавил:

— Один добывает мясо оленя,

А для другого пожива — люди.

Обоих посмертный удел одинаков.

Я дхарму не больше других оскверняю.

Но Великий не поддался на такую уловку:

— Пять пород пятипалых зверей

Дозволяются кшатрию в пищу.

Ты же, царь, ешь запретное мясо.

Этим дхарму ты осквернил.

Ведь известно, что пять пород — это заяц, дикобраз, игуана и другие звери, но не человек.

Людоед увидел, что хитрость не удалась и, не найдя как ещё возразить, перевёл разговор на другое:

— Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся.

Зачем ты врагу отдаёшь себя в руки?

В кшатрийской дхарме ты неискусен.

— Любезный! — сказал ему на это Бодхисаттва. — Искусный в кшатрийской дхарме человек должен поступать так же, как я. Я ведь её знаю, но ей не следую, — и пояснил:

Ад уготован в посмертной жизни,

Вот почему от неё я отрёкся.

Я верен слову, вернулся обратно.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Людоед сказал:

— Прекрасные дворцы, имения и кони,

Наложницы, сандал и дорогие ткани –

Все было, господин, в твоём распоряженье,

А верность слову чем же выгодна тебе?

Бодхисаттва сказал:

— Всего на свете Истина дороже.

Подвижникам и брахманам, ей верным,

Она навек дарует избавленье

От мира бренного рождения и смерти.

Так Великий объяснил ему, чем же дорога верность слову. И людоед, глядя в его сияющее лицо, подобное полной луне или расцвётшему лотосу, подумал: «Сутасома видит угли костра, видит, что я тешу для него кол, но в лице его не заметно и тени страха. Чья это над ним власть: тех ли строф, стоящих по сотне, или преданности Истине, или чего-то иного?» — и он решил спросить:

— Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся,

Но вновь врагу себя предал в руки.

Я страха смерти в тебе не вижу,

Откуда в тебе подобная стойкость?

И Великий объяснил ему:

— Я добрых дел совершил немало

И жертвы богам приносил обильно,

Родителям был я своим опорой,

Друзьям и родным помогал неизменно

И неимущих одаривал щедро;

К подвижникам был всегда благосклонен.

Я чист, мне путь посмертный не страшен,

Кто в дхарме твёрд, не боится смерти.

Я с жизнью расстанусь без сожаленья.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Внимая этим речам, людоед испугался: «Царь Сутасома, как видно, — праведник и человек, знающий благо. Нельзя мне его есть, а не то как бы голова моя не разорвалась на семь кусков, или как бы мне не провалиться сквозь землю». — Сдаётся мне, приятель, что съесть тебя мне не под силу, — сказал он и прибавил:

— Я лучше отраву приму добровольно,

За хвост буду дёргать злобную кобру:

Ведь у того голова разорвётся,

Кто человека, верного слову,

Такого, как ты, вознамерится съесть.

— Ты подобен смертельному яду, никто не станет тебя есть, — сказал он Великому и вновь попросил прочесть ему строфы.

— Ты недостоин внимать этим строфам, толкующим о безупречной дхарме, — ответил Бодхисаттва, желая пробудить в нем почтение к дхарме.

«Должно быть, эти строфы и впрямь необыкновенные, — решил людоед. — Ведь Сутасома — первый мудрец на всей Джамбудвипе. Я его отпустил, а он выслушал строфы, почтил того, кто ему их преподал, и вернулся назад, на верную смерть. Выходит, ему ничего больше не нужно от жизни». Тут людоеду ещё сильнее захотелось их услышать, и он почтительно попросил:

— Бывает, что люди, услышав дхарму,

Добро и зло различать начинают.

Прочти мне строфы, и я, быть может,

Тоже стану дхарме причастен.

«Вот теперь людоед действительно хочет слушать, и пора мне их поведать», — подумал Великий.

— Слушай, приятель, внимательно, — начал он, воздал хвалу строфам так же, как это сделал брахман Нанда и, покрывая голосом все шесть небес мира желаний, прочёл людоеду те строфы.