Владимир Зоберн - Страшный Cуд: Православное учение

— Не бойся своей болезни, а опасайся вот чего, — и сделала ему предостережение.

Действительно, по свидетельству почтенного священника, ее предсказания сбылись.

Сто лет тому назад в городе Владимире, на Клязьме, была парикмахерская некоего Павла Васильевича Карова. У этого парикмахера в Москве жил родной брат Сергей Васильевич Каров, тоже парикмахер. На пятой неделе Великого поста Сергей Васильевич опасно заболел и умер. Его родная сестра, жившая с ним, тотчас сообщила о смерти его брату Павлу во Владимир. Но так как железной дороги в то время еще не было, а распутица и бездорожье были ужасными, то Павел Васильевич не счел возможным поехать на похороны к брату.

Наступила Пасха. В первый день праздника, часов около десяти вечера, Павел Васильевич прилег на диван и задумался. Вдруг открылась дверь и в комнату вошел покойный Сергей Васильевич. Он перекрестился, подошел к Павлу Васильевичу и сказал:

— Христос Воскресе, Паша!

Тот сильно испугался, но когда Сергей Васильевич подошел поцеловаться, Павел ответил ему:

— Воистину Воскресе!

Они поцеловались. Затем покойник сел рядом с братом на диван.

— Наша матушка тебе кланяется, ей там хорошо, — сказал Сергей Васильевич брату.

— Да ведь ты, Сережа, умер? — спросил Павел брата.

— Да, действительно, я умер.

— Как же ты пришел?

— А нас отпускают.

Кое-как ободренный Павел Васильевич встал, взял трубку и, закурив ее, предложил брату, но Сергей Васильевич отказался, сказав:

— У нас не курят.

Не веря своим глазам, Павел Васильевич начал тихонько ощупывать сюртук брата и оценивать, какого он качества. Оказалось, что сюртук был драповый, известного покроя, и у Павла Васильевича не осталось больше сомнений, что перед ним сидит именно его брат Сергей.

Побеседовав, Сергей Васильевич изъявил желание пойти домой и, выйдя от Павла, направился прямо к церкви Николы Зарядного, где скрылся в колоннах паперти.

Во время беседы с Павлом Васильевичем брат сообщил ему следующее:

— Когда меня похоронили, то сестра, взяв в свою пользу все мое добро, до настоящего-то не добралась. У меня в моем сундуке двойное дно, и сделано так незаметно, что, не зная об этом, его нельзя найти. Вот ты и возьми себе этот сундук. В нем положено сто пятьдесят рублей и расписка князя Голицына за год за бритье. Он отдаст тебе деньги.

Теперь Павлу Васильевичу осталось только проверить сказанное братом. В воскресенье на Фоминой неделе он выехал в Москву. Придя к сестре, похоронившей Сергея Васильевича, Павел расспросил о последних днях брата, а также о том, в чем он был похоронен. Сестра рассказала, что она положила брата в сюртуке таком-то, манишке такой-то. Словом, она описала все то, что видел сам Павел Васильевич на брате.

Он спросил сестру:

— А по-христиански ли брат окончил жизнь?

Сестра ответила:

— Да, он исповедался, причастился Святых Таин и пособоровался накануне смерти.

Павел Васильевич попросил, чтобы она отдала ему сундук Сергея Васильевича на память. Сестра охотно согласилась отдать его. Павел Васильевич привез сундук в свой номер и начал осматривать его дно. Действительно, оказалось, что очень тонкая доска сверху дна привинчивалась к настоящему дну и поднималась, а под ней оказались ассигнации на сумму ровно полторы сотни рублей и расписка на девяносто рублей от князя Голицына. С этой распиской Павел Васильевич пришел к князю, и тот, не сказав ни слова, выдал ему девяносто рублей.

Об этом происшествии Павел Васильевич Каров сообщил своему духовному отцу Гавриилу Ястребову. Отец Гавриил задумался над этим явлением. Спустя некоторое время, когда отец Гавриил пришел к Карову с другим священником и дьяконом, он попросил повторить ему рассказ об этом событии. Павел Васильевич охотно все повторил в их присутствии.

Вскоре Каров тяжко заболел и позвал напутствовать себя своего духовного отца. Желая вновь узнать истину, отец Гавриил в третий раз спросил Павла Васильевича, правду ли он рассказывает о явлении ему его брата Сергея. Тогда Каров, указывая на святые иконы и помня близкий смертный час, удостоверил отца Гавриила, что все сказанное о явлении ему брата Сергея Васильевича есть сущая правда и что ему не было нужды вводить отца Гавриила в заблуждение, что беседа и христосование с мертвым были вполне реальными.

«Года за полтора до кончины Алексея Петровича Ермолова, — рассказывает Сергей Иванович Белкин, — я приехал в Москву для свидания с ним. Погостив несколько дней, я собирался в обратный путь к месту моей службы. Прощаясь, я не мог удержаться от слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется еще раз увидеть его в живых, так как в то время он был дряхл, а я не раньше чем через год имел возможность вернуться в Москву. Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:

— Полно, я еще не умру до твоего возвращения сюда!

— Это неизвестно! — ответил я ему.

— Я тебе точно говорю, что не умру через год, а позднее.

На моем лице выразилось сильное изумление, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло укрыться от него.

— Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума!

С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого ящика исписанный лист бумаги и отдал его мне.

— Чьей рукой написано? — спросил он меня.

— Вашей! — ответил я.

— Читай!

Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни. Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, закрыл рукой последние строки.

— Этого читать тебе не следует, — сказал он, — тут обозначен год, месяц и день моей смерти. Все, что ты прочел здесь, написано давно и все сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это случилось. Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали по службе в уездный город Т. Мне пришлось там много работать. Моя квартира состояла из двух комнат. В первой жили находившиеся при мне писарь и денщик, во второй — я. Войти в мою комнату можно было только через первую.

Однажды ночью я сидел за письменным столом и читал. Затем я закурил трубку, откинулся на спинку кресла и задумался. Подняв глаза, я увидел какого-то неизвестного человека, судя по одежде мещанина. Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал:

— Возьми лист бумаги, перо и пиши.

Я почему-то повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы. Тогда он продиктовал мне все, что должно случиться в течение моей жизни, и закончил днем моей смерти.

С последним словом он исчез, но как и куда — не знаю. Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился. Первой моей мыслью было, что надо мною подшутили. Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую незнакомец не мог. Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик спит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. Я спросил писаря: