Владимир Зоберн - Страшный Cуд: Православное учение

— Зачем так горько плачешь, сынок? — спросила она. — Ты понимаешь ли, чего просишь у Господа? Для Него нетрудно исполнить твое прошение, но знаешь ли, чего через это лишаешь себя?!

И, дав ему несколько наставлений, стала невидима.

20 апреля 1851 года в Троице-Сергиевой лавре умер иеромонах Симеон, которого похоронили с подобающей честью. На другой день после погребения, рано утром, один из его духовных детей сидел у себя на кровати, будучи обуреваем помыслами оставить обитель. Но вдруг он почувствовал, что около него кто-то стоит. Подняв голову, он увидел отца Симеона, который, подойдя к нему с веселым лицом, покачал головой и сказал:

— Полно тебе греховным помыслам предаваться, борись и сопротивляйся им, а обители обеими руками держись!

«Это было давно, когда я еще учился в коммерческом училище, — рассказывает писатель Кельсиев. — Я жил на квартире, недалеко от училища, а мой отец с семейством жил на Васильевском острове. Он служил чиновником в таможне и занимал казенную квартиру около Биржи. Занятый службой, он редко меня посещал. Однажды поздно вечером я был у себя в комнате и читал книгу. Вдруг я увидел, что дверь открывается и в комнату входит мой отец, бледный и печальный. Я нисколько не удивился его приходу, зная его заботливость обо мне. Он подошел ко мне и сказал:

— Вася, я пришел тебя благословить… Живи хорошо и не забывай Бога!

Сказав это, отец благословил меня и скрылся, то есть вышел в дверь. Это посещение не произвело на меня особого впечатления. Но каково же потом было мое удивление! Через час после ухода отца ко мне постучали. Отворив дверь, я увидел кучера, приехавшего за мной. Он мне сказал, что мой отец скончался. И действительно, как оказалось, он умер час назад, в то самое время, когда я видел его у себя в комнате. Тут для меня стало ясно: меня благословил умерший отец!»

«Однажды вечером или, пожалуй, уже ночью, — рассказывал император Павел I, — я в сопровождении князя Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер во дворце за разговором и табаком и вздумали прогуляться инкогнито при луне. Это было в лучшую пору нашей весны, конечно, не южного климата.

Наш разговор шел не о религии и не о чем-либо серьезном, напротив, мы шутили. Лунный свет был так ярок, что при нем можно было бы читать письмо и, следовательно, тени были очень густы. При повороте на одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, закутанную в плащ, вроде испанского, в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то.

Только я миновал его, он пошел рядом со мной с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что его ноги, ступая на плиты тротуара, производят громкий звук, как будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я почувствовал ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца.

Я вздрогнул и, повернувшись к Куракину, сказал:

— Судьба нам послала странного спутника.

— Какого спутника? — спросил Куракин.

— Господина, идущего слева от меня, которого, кажется, можно заметить по шуму, который он производит!

Куракин в изумлении раскрыл глаза и заметил, что около меня никого нет.

— Как? Ты не видишь этого человека между мной и стеной дома?

— Ваше высочество, вы идете возле самой стены, и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и стеной!

Я протянул руку и действительно, нащупал камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мной рядом, а звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего. Под шляпой сверкнули глаза столь блестящие, таких я не видел никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили какое-то околдовывающее действие.

— Ах, — сказал я Куракину, — я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное!

Я дрожал не от страха, но от холода, я чувствовал, как что-то особенное пронзало все мои члены, и мне казалось, что кровь застыла в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

— Павел!

Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально ответил:

— Что вам нужно?

— Павел! — сказал он опять, на этот раз, впрочем, с сочувствием и с еще большим оттенком грусти.

Я не мог сказать ни слова. Он снова назвал меня по имени и остановился. В этот момент я почувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же самое.

— Павел! Бедный князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился:

— Слышишь?

— Ничего не слышу, — ответил он, — решительно ничего!

Что касается меня, то этот голос до сих пор раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собой и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.

— Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укоров совести, для благородной души нет более чувствительного наказания!

Он пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным взором. И если прежде я остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти только потому, что пошел он. Незнакомец молчал, и я не чувствовал особенного желания говорить. Я шел за ним, потому что теперь он как бы направлял меня. Это продолжалось около часа. Где мы шли, я не знаю. Наконец мы вышли к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он пошел прямо к одному, как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому. Я, конечно, последовал за ним. Он остановился и сказал мне:

— Прощай, Павел! Ты еще увидишь меня!

При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха, его уже не было предо мной».

К какому именно времени относится это видение, определить можно только приблизительно. Великий князь рассказал его 10 июля 1782 года в Брюсселе в присутствии Оберкирх, которая, записав этот рассказ, свидетельствует, что Павел Петрович был искренно и глубоко убежден в реальности видения.

Архимандрит Антоний, наместник Троице-Сергиевой лавры, рассказал: «17 сентября я был у митрополита Филарета с обычным докладом о состоянии обители. После моего доклада преосвященный сказал:

— Я сегодня видел сон, и мне было сказано, чтобы я опасался девятнадцатого числа!

На это я заметил ему: