Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Батюшка, живя в миру, сам был настоящим монахом по духу, т. к. в письме к владыке Арсению Чудовскому (Серпуховскому) он писал (а уже Чудова монастыря не было): «Ваше Преосвященство, мне очень бы хотелось закончить последние дни в Чудовом монастыре», — так читал эту выдержку из письма преосв. Арсений нашему о. Сергию, когда я два месяца гостила у владыки в Шарапове (Шарапова Охота). Владыка спросил о. Сергия: «О чем Батюшка хотел здесь сказать, т. к. Чудова монастыря уже нет?» О. Сергий молчал. (Владыка так же, как Батюшка, нас всех с матушкой игуменией Фамарью [194] и другими сестрами каждый день причащал).

   Батюшка очень берег мою душу. Периодически о. Сергий устраивал паломничества в Николо–Угрешу [195] со всеми, но на все мои просьбы и слезы Батюшка никуда меня от себя не отпускал. Бывало приголубит, утешит и скажет: «Ну и пусть они едут с о. Сергием, а ты со мной. А то как же я один–то без тебя останусь, скучать буду. Мы с тобой поедем в другое место: в Оптину, в скит к владыке Арсению, в Саров». Я и успокоюсь.

   Раз как–то отпускал меня Батюшка в скит к матушке Фамари [196] Я там пожила у матушки Серафимы месяца два, а когда вернулась. Батюшка спросил у меня о моем впечатлении и о игумении Фамари. Матушка игумения ко мне очень благоволила и хотела совсем оставить на жительство в скиту, но Батюшка не благословил и сказал: «Скита скоро не будет, и я тебя никому не отдам».

   Захотелось в Оптину пустынь, я ездила с одной сестрой, которая меня от себя ни на шаг не отпускала. Оптина произвела на меня большое впечатление, и я готова была уйти в Шамордино [197]. Во время богослужения в Оптиной я была точно на небе. Устройство монастыря, скит, старцы, — от всего этого веяло Ангельским житием. Я думала, что ослепну от слез от оптинского богослужения, от пения афонских подобнов. Были там старцы, но наш Батюшка о. Алексей, живя в миру, стоял выше пустынников.

   Очень хочется рассказать, как у нас протекал пост и как мы встречали Св. Пасху. Воистину было небо на земле и мы были с ликами Ангелов и всех небожителей! Служба у нас была уставная. Батюшка днем принимал народ, а с 4–х часов начинал исповедь (постом). Собирались понемножку певчие, отправляли девятый час, вечерню, а потом и утреню. Читали правило ко Св. Причащению, трехканонник, т. е. акафист Спасителю, акафист Божией Матери, каноны Спасителю, Божией Матери и Ангелу–хранителю. Канон ко Св. Причащению и молитвы и канон покаянный читались перед Литургией. К исповеди постоянно было очень много народу. Батюшка не один раз делал общую исповедь и затем часто исповедовал, но за богослужением очень следил. Раз как–то мы на малой вечерни взяли не те стихиры, но Батюшка вмиг подбежал, перелистал книгу, сам запел и показал, как надо править службу, сказав: «Девчонки, вы не то взяли, вот что надо». Я поклонилась: «Простите, Батюшка». В храме была особая тишина, слышались только всхлипывания молящихся. В храме стоял полумрак, каждый стоял и вспоминал свои согрешения. Чувствовалась молитва, и Ангелы радовались. Стекались певчие и начиналась утреня по всем правилам, со всеми поклонами. Если кто говорил: «Батюшка, а как вы устали!», — он ответит: «Христос никогда и нигде не говорил, что Он устал». Он примером учил нас бодрствовать. А если скажешь: «Батюшка, как я устала», — он скажет: «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего о. Сергия за пояс заткну». Он не любил унывающих и говаривал со слезами: «Нам надо день и ночь благодарить Господа, что Он Единородного Своего Сына изволил дать нам на спасение. Только как дитя воззови к Нему Петровым гласом. Он тут же поможет тебе».

   Подходило Благовещение. Какое удивительное торжество и радость! Нельзя выразить с каким восторгом пел Батюшка «Архангельский глас» по–семинарски. Этот напев ни один священник не умел так пропеть. А потом уже мы пели трио — то правый клирос, то левый. Было особенно радостно и умилительно. С каким восторгом мы пели «Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя», именно с Батюшкой светло торжествуя… Затем пели «Твоя песнословцы, Богородице, живый и независтный Источниче, лик себе совокупльшыя» и просим вместе с подпевающим голосом Батюшки, «духовно утверди, в Божественной Твоей славе венцев славы сподоби». «Вот и просите Матерь Божию, чтобы Она Своих избранных фрейлин сподобила венцов славы, и я вместе с вами буду просить», — бывало в подкрепление Батюшка скажет нам.

   Наступает пятая неделя. Среда. Вечерня на Преждеосвященную [литургию]. Батюшка сам читает покаянные стихиры и заливается слезами и еле проговаривает слова, а мы еле поем: «Господи, прежде даже до конца не погибну, спаси мя!» О ком же Батюшка так плакал? Конечно, о себе, чувствуя себя великим грешником, а также за нас, его духовных чад. Четверг, утреня, стояние Марии Египетской. С первых слов: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяния»… Батюшка заливается слезами и нас подвигает на покаяние. Весь хор в слезах и все молящиеся, сплошной покаянный вопль, который за святые молитвы разверзал небеса, и чувствовалось: Сам Христос снисходит и утешает всех кающихся грешников. Не передашь словами этого молитвенного покаянного чувства! Да, этот маленький Батюшка, похожий порою на захудалого сельского священника, незримый учеными, стоял как столп огненный перед престолом Всевышнего, подобно Пророку Господню, умоляя о грехах наших: «Господи, если не простишь им грехи их, то вычеркни и меня из книги живых!» Так вот такая сила благодати дана не пустыннику, не отшельнику, а среди мира живущему о. Алексею. Эта–то сила благодати и влекла к нему и старого и малого, и ученого и простолюдина.

   Вот и моя грешная душа соприкоснулась с его духом и почувствовала ту благодать, которая жила в нем. Еще не искушенная миром, моя душа привязалась к нему верою и любовью и его любовь не отошла от меня. Он меня никуда до смерти своей не отпускал от себя, а если и отпускал в святые места, то я знала, что он обо мне безпокоится. Ни к кому я не прилеплялась душой, кроме своего старца о. Алексея, и любила его. Я послушалась Батюшку, как евангельского гласа: «Кто оставит отца или мать или братьев или сестер, сторицею получит и жизнь вечную наследует». Не имея ничего в жизни, бросила учебу и вверила ему, отцу своему, душу свою, пошла вслед его указаниям. И благодарю Господа день и ночь, что осталась цела и невредима в надежде живота вечного за его святые молитвы.

   Конечно, не без скорбей и искушений духовных вел меня Батюшка, дорогой мой Старец. Капризничала, плакала, были порывы убежать к маме, в семью, обижалась… Но, наложив скорби, Господь давал мне и сильное утешение. Батюшка, видя меня унывающую, плачущую, прячущуюся от него за угол, в гордости и самости не желающую подойти к нему, — издалека своим святым взором привлекал, или сам подбежит или позовет ласково и спросит: «Кто тебя обидел, Манюшка?» Молчу. «Я тебя обидел?» — «Да, вы, Батюшка». — «Виноват, прости. А я и не заметал и не видал еще тебя». — «А как же, Батюшка, не видали? А помните — то и то сказали и назвали дрянной девчонкой». — «Я тебя так–то назвал? — с удивлением скажет. — Не знаю! Я тебя и не видал, это еще кого–нибудь, а только не тебя». — «Меня, Батюшка, меня!» — «Ну, прости меня. Пойдем со мной!» И надает гостинцев и утешит.