Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Между прочим Батюшка мне не понравился: какой–то маленький, трепленький, фелонь на боку, поручи развязаны, шнурки болтаются. Но взгляд острый! Мне стало страшно: из больших голубых глаз Батюшки, полных ласки, светились искры. Я волновалась и мне захотелось уйти, пряталась за людей, чтобы он не так видел меня. Но вдруг быстро протягивается его рука, прорезает толпу, расступившуюся от его громкого ласкового голоса, и Батюшка позвал, глядя добрыми глазами: «Манюшка, ну поди–ка ко мне!» Все оглянулись и я также: а где же Манюшка? Все смотрят и я тоже смотрю. «Манюшка, вот ты, ты поди ко мне!» Я заволновалась и, подходя, говорю ему: «Я не Манюшка». — «А как же тебя зовут?» — улыбаясь и хлопая меня по щекам рукой, спрашивает. — «Меня зовут Маруся Тимофеева». — «А где ты учишься?» — «В Николаевском институте». — «Ну и пускай тебя там так зовут, а у меня ты будешь Манюшка». — «А я не ваша, у меня мама есть», — от волнения не зная что делать, говорю. — «А в Финляндию–то мне можно ехать?» — «Нет, там голод будет. А ты приходи ко мне, петь будешь». — «Нет, я к вам не приду, я пою в Институте». И Батюшка, продолжая ласково улыбаться и хлопать меня по щекам одной рукой, другой рукой удерживал и приговаривал: «Приходи, Манюшка, будешь у меня петь, будешь моя». Я настолько разволновалась, что стала сквозь слезы говорить: «Нет, нет. Батюшка, я не ваша, а мамина, я к вам не приду». И с этим отошла. Отошла взволнованная, точно в дурмане, не понимая, что со мной, встала в стороне и забыла все на свете и что надо в Институт.

   Я дождалась покуда Батюшка всех благословит. Он уже шел домой, но толпа непроходимая не пускала его и снова подходили к нему со всякими вопросами. Я очутилась у выходной двери, которая вела во двор, и Батюшка, прорезая толпу, снова подошел ко мне, и снова потрепывая меня по щекам, ласково проговорил: «Приходи, приходи ко мне, Манюшка, петь будешь, а сейчас скорее–скорее беги в Институт, тебя там ждут».

   Я вышла, вернее выкатилась вместе с толпой во двор и, проводив Батюшку, пустилась бежать, точно с меня спала какая–то пелена. Спросила у кого–то сколько времени. Мне ответили: «Одиннадцать часов». Я в страхе, в испуге, — что мне делать, куда деваться. В Институт? Но все двери закрыты. Мне грозила беда: исключение из Института за нарушение дисциплины. Какая скорбь для мамы–вдовы! Куда идти? К маме? Но чем оправдаюсь? В Институт? Но почему меня отпустили одну и где я была до половины двенадцатого часа? «Боже, помоги мне! — взмолилась я. — Царица Небесная, заступись за меня за молитвыпрозорливого Старца!»

   Иду в институт. Подаю звонок. Выходит швейцар и с ужасом на лице говорит: «Я не имею права впускать в такое время, все барышни спят и дежурная классная дама не разрешит нарушать покой». Умолила швейцара спросить классную даму, как она ему скажет со мной поступить. Слышу: «Давай мне ее сюда, ведь девочка всегда была хорошего поведения. Расспрошу ее, что с ней случилось. А может быть что у нее дома». Иду по широкой лестнице, покрытой чудным ковром, ведущей на площадку, где все в цветах и стоят мягкие кресла и диван.

   «Ну где же, голубушка, пропадала? Или гуляла? И почему к назначенным часам не явилась с родными, а пришла одна в такое позднее время?» Слезы посыпались у меня градом и я еле могла проговорить, что была в храме у прозорливого Батюшки о. Алексея с Маросейки. Вначале она строго возразила: «Какой храм? В двенадцать часов ночи?» Но когда услыхала о Старце, то тихо и мягко сказала: «Иди, умойся и тихо ложись. Я пойду с тобой, так как барышни многие еще не спят, а завтра пораньше я тебя разбужу и возьму к себе, и ты мне подробно все расскажешь. А сейчас спи спокойно, я постараюсь защитить тебя перед начальницей».

   Когда я вошла в будуар, многие не спали и хотели засыпать меня вопросами, но классная дама не дала никому пикнуть. Она стояла до тех пор, пока все шепоты прекратились и все успокоилось. Конечно, я не спала, да и какой тут сон, когда о моем отсутствии известно начальнице! Начальница у нас была очень хорошая и глубоко верующая, но и очень строгая.

   Рано утром классная дама, которую звали Верой Васильевной, взяла меня к себе и все–все подробно заставила объяснить ей. Выслушав меня внимательно, она сказала: «Верю тебе, но начальницу надо убедить, т. к. твой пример может послужить другим плохо». И для меня было бы плохо, если бы не Господь и Царица Небесная и заступление Батюшки о. Алексея (а он все видел). Все обошлось благополучно по–хорошему и даже больше чем по–хорошему. Наша классная дама Вера Васильевна оказалась Батюшкиной духовной дочерью, и сказала мне: «А я уже пятнадцать лет его духовная дочь. Он не даст тебя в обиду. Потому он и сказал тебе: «Беги скорее в институт, там тебя ждут».

   Все же мне пришлось очень много пережить, т. к. начальница вначале была неумолима, и Вере Васильевне пришлось много иметь с ней разговора. Чтобы не дать повода другим нарушать дисциплину, начальнице пришлось собрать все классы, всех классных дам и педагогов. Поставив меня на возвышение, она заставила меня рассказать все, что со мною случилось. Конечно, может быть каждый судил мой рассказ по–своему, но заключение начальницы было дивное. Она сказала так: «Я нарочно Тимофееву Марусю заставила все рассказать всем вам в назидание. Эта девочка, мы все знаем, исключительно дисциплинированная, вежливая, деликатная и всегда была отличного поведения. Отсутствие ее было делом Промысла Божия, и мы не знаем, куда ее Господь поведет, если уж Он ее привел к такому Старцу, духовной дочерью которого уже 15 лет является Вера Васильевна. Я ей все извиняю. Но если подобный поступок сделает еще кто–нибудь из вас, я ту девочку сейчас же без всякого извинения удалю из Института. Я ваша воспитательница и мне девочки плохого поведения не нужны». И с этим начальница отпустила всех.

   Между прочим, Вера Васильевна, чтобы удостовериться в правдивости моего рассказа, один раз привела меня, с разрешения начальницы, к Батюшке, и говорит: «Батюшка, это воспитанница наша Маруся Тимофеева, хочу вас познакомить с ней!» — «Какая гордость! «Наша воспитанница»! «Хочу познакомить»! Манюшка–то? Мы с ней давно знакомы. Она моя и будет ходить ко мне петь». — «Нет, Батюшка, я не могу у вас петь. У вас поют кто в лес, кто по дрова!» — «А вот ты мне и направишь все!»

   Побывала я с Верой Васильевной раз–другой и так мне понравился Батюшка, что я стала тихонько ото всех к нему уходить, но начальница и Вера Васильевна знали, что я убегаю к Батюшке. А когда я возвращалась, то лазила в форточку на нижнем этаже в столовой, которая никогда не запиралась, и потом через столовую шла потихоньку по темным коридорам.

   Так началась моя новая жизнь с Батюшкой.