Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Дневники эти писались его духовными детьми для него специально и представляли собою как бы исповедь, изложение жизни тех, кто не имел возможности часто видеться с Батюшкой и рассказывать о себе. Интересуясь жизнью своих детей, Батюшка некоторым даже велел писать дневники периодически, чтобы следить по ним за развитием и уклонами любимой им души. Читал он эти дневники, конечно, не называя имени писавшего и выпуская интимные строчки. И чтение дневников, более чем какое–либо другое чтение, возбуждало интерес в слушателях, тем более, что там описывалась знакомая всем современная жизнь, затрагивались вопросы, известные каждой присутствующей личности. Таким образом работал Батюшка над нашим духовным ростом, и только непослушание ему и своевольная критика делали эту работу безплодною в сердцах непонимающих людей.

      В домашней жизни своей Батюшка был крайне прост и скромен. В кабинете его, в комнатке: и груды раскрытых и нераскрытых книг, и письма, и множество просфорок на столе, и свернутая епитрахиль, и крест с Евангелием, и множество икон и образков, и общее хаотическое состояние комнат, — все это показывало, что Батюшка всегда занят, что ему все некогда, что его всегда ждет — и дома, и в церкви, и на улице — великая работа любви и самоотвержения. Часто бывало Батюшку зовут пить чай, обедать, а он сидит у себя в комнатке и, ничего не замечая, горячо убеждает кого–то. Когда домашние его, не вытерпев, стучат и входят в его комнату, говорят, что нельзя так относиться к своему здоровью, — Батюшка делает вид, что сердится (по–настоящему сердиться он не умел) и говорит: «Ну вот, опять вы за свое, разве я вас не знаю. Я же сказал, что занят — вот отпущу его и приду». А то, бывало, скажет мне: «А ну–ка,…, принеси мне стаканчик чайку…» И пьет на ходу, среди разговоров — чай, иногда и обедает также. Эта великая сутолока людей, эти безконечные очереди и целодневная работа Батюшки заставляли его попросту игнорировать свое здоровье. Только настойчивые убеждения родных и близких «за послушание» заставляли его обращаться к докторам и пить лекарственные снадобья. Раз я, помню, провожал его к одному доктору, а он говорил мне: «Мне несколько лет назад доктора предсказали, что я умру, если буду переутомлять себя, а видишь вот — и до сих пор мы с тобой живем».

   Летом уезжал Батюшка обыкновенно в Верею, где одно время и я с ним жил. Время отдыха своего Батюшка проводил больше в духовном чтении, заставлял иногда ему читать «Жизнь пустынных отцов» [177] или «Авву Дорофея», при этом любил приостанавливать чтение и размышлять или подкреплять что–либо особенно интересное фактами из личной практики. А то, замечая во мне какой–нибудь тайный порок или смущение, выберет при чтении назидательное место и прочтет мне его. «Вот так–то и мы с тобой должны поступать», — скажет он, и чувствуешь, что он даже на отдыхе не перестает заботиться о своих детях и весьма мало времени уделяет себе.

   Писем Батюшка писал много, приходило их к нему еще больше. Всякое письмо Батюшка успевал внимательно прочесть, иногда даже делал выписки в свою памятную книжку — и вскоре писал ответ. Вообще и в домашней жизни своей, и на отдыхе он не оставлял никогда забот о доверившихся ему душах, подтверждая этим собственные же свои слова: «Я вас всех здесь (в сердце) ношу!»

   Что же еще остается сказать о дорогом Батюшке?

   Сколько ни напиши страниц, сколько ни изведи бумаги, — жизнь Батюшки так многообразна и необъятна, что и в больших томах не охватишь ее целиком. Могу только пожелать всем, читающим эти записки, в которых сказано очень немного, проникнуться великим образом любвеобильного старца–Батюшки и напечатать в своих сердцах его единственный пламенный завет: «Люби!»

   Дай Бог, чтобы этот скромный труд принес хоть небольшую пользу томящимся и отчаявшимся душам, особенно молодым, неопытным. Дай Бог, чтобы, вспоминая и знакомясь с нашим дорогим отцом, — они восприняли бы живительный дух его и восчувствовали бы (как и я — пусть даже поздно) — двигающую и спасающую силу Православия, для многих незаметную, многими непонимаемую; силу любви и свободы во Христе Иисусе, Ему же со Отцем и Святым Духом честь и слава во веки веков. Аминь.

   Москва. В январе 1924 года. Диакон Владимир СЫСОЕВ [178]

   Полностью публикуется впервые по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной, озаглавленной «Диакон В [ладимир] Сысоев. Воспоминания о дорогом Батюшке». Первая неполная публикация в кн.: Отец Алексей Мечев. С. 27—41, 306—313.

Пришел к Батюшке. А Батюшка куда–то вышел и оставил меня одного. В это время на окне у Батюшки стояла маленькая баночка с вареньем и на ней была приклеена записочка: «Дорогому Батюшке». Было это в самую голодовку. Вот увидел я эту баночку и подумал: «Однако попик–то хорошо живет, когда в такое голодное время варенье ест». И разом у меня все доверие к нему пропало и разговаривать уже не хотелось, — ну, значит, мол, такой же, как и все». Вот пока я раздумывал приходит Батюшка, посмотрел мне в глаза, улыбнулся и говорит: «Так, значит, этому старику не стоит доверяться, потому что он варенье ест». И так мне стало легко… Как будто он все мое недоверие к себе и сомнение взял и выбросил в окно.

Михаил АСИКРИТОВ [179]

   В день Ангела Святейшего Патриарха Тихона была я у обедни и подхожу ко кресту, а о. Сергий говорит мне: «Вам, Ирина, ехать поздравлять Святейшего. Батюшка болен, мне на работу и все разошлись — ехать Вам!» Я руками замахала, говорю: «Что вы, что вы, о. Сергий! Да я девчонка, боюсь, не поеду!» О. Сергий вынес большую просфору, дал мне и велел ехать к Патриарху, поздравить его от общины с днем Ангела. И вот я поехала. В подъезде меня встретил такой важный швейцар, что у меня душа в пятки ушла. Он спросил, зачем я приехала. «Поздравить Святейшего с днем Ангела от Маросейской общины». Он провел меня в зал и сказал, что Святейший сюда выйдет. Я прижалась к двери и ждала. Скоро в зал вошел Патриарх весь в белом, и такое у него было светлое в сиянии лицо, что я не могла оторвать от него глаз, а ноги мои окаменели, и вместо того, чтобы подойти к нему, поклониться земно и поздравить, я стояла, не двигаясь с места, и только смотрела на него. Тогда Святейший подошел ко мне, благословил, погладил по голове и спросил: «Ты откуда, детка?» — «От Батюшки», — ответила я и протянула просфору. «Ах, от Батюшки! — воскликнул Святейший. — Как же Батюшка, как Сережа, как все вы там поживаете?» — и с любовью большой слушал мои ответы на его вопросы. Наши дела были близки его сердцу. Ласково благословив, он отпустил меня, велев поблагодарить Батюшку и всю общину.