Сергей Фомин - Пастырь Добрый

ИРИНА [180]Монахиня Иулиания (М. Н. Соколова). Труд иконописца. Свято–Троицкая Сергиева Лавра. 1995. С.19.

Господи, благослови молитвами Пречистыя Твоея Матери, Св. Николая Чудотворца, преп. отца нашего Феодосия Тотемского, преп. Сергия Радонежского, преп. отца нашего Серафима, Саровского чудотворца написать мне о Батюшке старце моем и о пребывании с ним. Приход мой к Батюшке был чудным Промыслом Божиим. Когда я была еще ребенком, моя мама говаривала: «Манюшка моя какая–то особенная, не как мои остальные дети: все тянется к Богу. Она у меня вымоленная бабушкой». А бабушка наша, как мама рассказывала, была святой человек, и она, помимо святых мест в России, побывала в старом Иерусалиме, поклонялась Гробу Господню.

   С детства, как помню себя, моя душа особенно тянулась к Богу и искала святыню. Учась в школе, я очень любила Закон Божий и у меня всегда по этому предмету были отличные отметки. Особенно любила я батюшек, и когда встречалась с ними на улице, падала перед ними на колени, испрашивая благословение. Идя в школу, я каждое утро и вечер заходила в часовню преп. Серафима [181] (рядом с которой мы жили) и усердно молилась. А до молебна я рано потихоньку вставала и уходила к ранней обедне в наш приходской храм Филиппа митрополита, Московского чудотворца [182] (на 2–й Мещанской), а потом бежала к утреннему молебну преп. Серафиму. С вечера я усердно молилась Царице Небесной и ангелу–хранителю, чтобы он разбудил меня к Божественной литургии. Возвращаясь из школы, я вновь заходила в часовню преп. Серафима (где монахини подворья совершали свое правило) и отстаивала всю пятисотницу молитв Иисусовых с поклонами, а потом молебен. А если где совершалась всенощная, то уходила ко всенощной и поздно возвращалась домой. Конечно, мама моя безпокоилась обо мне, но не препятствовала мне. Уроки я учила ночью, а утром опять бежала в храм к Литургии, затем к молебну, после чего шла в школу.

   Удивительное было у меня призвание еще в раннем детстве. Когда я была еще маленькой девочкой и еще не знала и не умела различать изображения угодников Божиих, явился мне преп. Серафим, благословил меня и велел мне открыть ему дверь. Мы тогда жили на Земляном валу в доме Вознесенского подворья, квартира наша была на втором этаже. Лестница была одна к нашей двери, совсем прямая. Он, Преподобный, дошел до верха и снова благословил меня. На меня, как на ребенка, сон произвел сильное впечатление, я рассказала его маме, на что она мне сказала: «Детка, это был преподобный Серафим», — и благословила меня его иконочкой. Как будто этим все кончилось. Но вот мы переезжаем на Первую Мещанскую, и я впервые захожу в часовню Дивеевского подворья, и что же вижу? Именно этого Старичка видела я во сне когда–то в раннем детстве. Я упала перед его иконой вся в слезах и по–детски молилась о спасении своей души и просила его: «Угодник Божий! Возьми меня к себе и надень на меня такую же одежду, она мне очень нравится». И так я ежедневно, не пропуская ни одной службы, посещала все молебны. Монахини меня знали и хотели меня взять в Дивеево, но мама не отпустила. На моем пути из часовни в школу на углу у Сухаревской башни (теперь Колхозная площадь) была водосточная труба, и я всегда бежала к ней с радостью, так как в желобке постоянно лежала новенькая копеечка. Поднимая ее, я как будто получала какую–то награду. Я отдавала эту копеечку первому встретившемуся нищему и этому особенно радовалась. Я маме рассказывала про это, и она ласково говорила: «Это тебе, детка, дает за твое усердие преп. Серафим».

   И так молитве Иисусовой меня учил сам преподобный Серафим в его часовне, где я совершала пятьсот молитв Иисусовых с поклонами. Матушки монахини удивлялись моему детскому усердию и звали меня дочкой Преподобного.

   Захотелось мне петь в храме. В школе меня считали лучшей ученицей, и с первого класса я уже на общей молитве перед ученьем задавала тон в зале, где собирались все классы на молитву. И как–то, придя в свой приходской храм, я подошла к регенту и сказала: «Как мне хочется у вас петь в хоре!» Он взял меня за руку, ввел на клирос и сказал: «Пой «Господи помилуй»», — и я запела. А голосок мой он и раньше слышал, так как я бывала в храме ежедневно, и когда пел хор, я становилась возле клироса и подпевала. В этом хоре я потом выучилась обиходному и нотному пению.

   Успешно закончила я городское училище, и по ходатайству старшей учительницы, которая меня очень любила, меня определили в Николаевский институт, что на Солянке. Вот здесь–то и произошло со мною то великое и чудное событие, которым Промысл Божий привел меня навсегда к Батюшке моему и старцу о. Алексею.

   Батюшка сказал: «Кто в мой храм придет, тот уже больше не уйдет. А если и уйдет, то снова вернется — благодать Божия привлечет его». И это верно. Батюшку о. Алексея я видела в детстве. Мама с папой, живя на Вознесенском подворье, часто бывали в Кремле, так как их духовным отцом был о. Герасим [183], который стоял у раки мощей святителя Алексия (в Чудовом). Проходя из Кремля Маросейкой, всегда, помню, заходили в храм Николы в Кленниках, чтобы приложиться к чудотворному образу Феодоровской Царицы Небесной и к св. мощам преп. Феодосия Тотемского [184]. Но, конечно, когда я начала учиться в Институте, то о батюшке о. Алексее я совсем не помнила, да и ни к чему это было: и заходили–то просто по пути. Но вот совершается чудесный Промысл Божий.

   Из Института нас каждую субботу вечером на воскресенье брали домой родители. В одно воскресенье случилось, что меня некому было проводить обратно в Институт к 8 часам вечера, и я дала слово маме, что я дойду сама и нигде по дороге никуда не зайду. Мама понадеялась на меня и отпустила меня, умоляя меня быть умницей.

   Доехав на трамвае до Ильинских ворот, я забыла про все свои обещания и сошла с трамвая, намереваясь зайти в еврейскую синагогу в Спасо–Голенищевском переулке, которая давно меня интересовала. «Зайду, — думаю, — и оттуда успею ко времени в Институт». Но Промысл Божий творил иначе. Проходя мимо Батюшкиного храма, я увидела в окно зажженное паникадило, храм был весь освещен. Забыв про синагогу, я зашла в храм, и вижу тучу, стену народа. Закончилась служба. Певчие в то время были наемные — хор слепых — все разошлись. Остался один Батюшка и всех начал благословлять. Я влилась в толпу, и мне очень захотелось получить благословение. Да притом, как слышу, говорят: «Прозорливый». Вместе с толпой двигалась и я и придумывала: «А что же и о чем мне надо спросить», т. к. все шли с вопросами. Волнуюсь, что Батюшка святой и прозорливый увидит мои грехи, и я не смогу ничего спросить, а что спросить придумала. Наблюдая за Батюшкой и двигаясь с толпой, я была уже шагах в трех от амвонной решетки, за которой стоял Батюшка.