Олег Крышталь - К пению птиц

Этот текст — эксперимент: я не знаю, о чем придется писать дальше, и не думаю, что подумает читатель, потому что на равных правах читателем являюсь и сам.

Точно так же я не думаю, кому посылаю мысленный сигнал — может, просто себе.

В любом случае я раб светлячка эмоций — а это сладкое, сладостное, сладострастное рабство!

Мне приснился сон, как я бегу вдоль стены и хочу докричаться до кого-то, кто по другую сторону — и кого мне так не хватает. Кричать безнадежно, стена толста, и вдруг я слышу с той стороны слабый стук. Я прилипаю к стене, боясь потерять драгоценный контакт — и догадываюсь, что это стучит сердце у меня в висках…

В юности, если было трудно, значит, было еще и нестерпимо одиноко: я мечтал о втором Я.

Наивность мечты теперь понятна: казалось, вот уж кто бы меня понял — а было бы одиночество вдвоем.

— Один ли я?

— Один.

Слова и чувства следуют друг другу, перестукиваясь с разных сторон Стены.

— В этом мире, — сообщаю я себе, — ничто не оставлено без названий.

— А ты попробуй, — говорит мне второй я, — попробуй передать словами, что тебе открылось под пальмой.

И я в очередной раз понимаю, что живу в мире, где Правда и Неправда живут вместе без ссор и противоречий. У Правды и Неправды общее Море — словари всех языков.

Тут мне вспомнилось огромное и странное строение, долгими десятилетиями возводимое в Барселоне. Несмотря на серый цвет, его нельзя назвать мертвым, оно словно появилось из земли и продолжает теперь свой вечный рост: Собор.

Меж башнями Собора поставлено дерево — и хотя это всего лишь метафора из зеленого камня, почему-то верится, что сидящие на дереве керамические голуби только что вылетели из окон голубятен-башен.

Мне возмечталось, чтоб еще один голубь висел в пространстве над Собором.

Удерживаемый непонятной силой он был бы в вечном — как строительство — полете. Мне вдруг поверилось, что именно об этом мечтал архитектор.

Мне показалось, что мы с архитектором не можем не знать друг о друге.

Мне показалось, что где-то есть спасение от одиночества и освобождение от слов.

Пасмурно, но все еще тепло, несмотря на ветер, шумящий начинающей подсыхать листвой.

Тепловой комфорт позволяет представить, что я бесплотен. К тому же, сегодня утром у меня ничего не болит. И я помню, что мне снилось…

«…пасмурно. Наверное, тепло. Несмотря на то, что я в пути, предчувствие дождя не пугает. Моя бесплотная сущность не будет препятствием для капель: я не намокну, а капли смочат землю — она суха.

Спешу на сходку, хотя и знаю, что первым все равно не буду, хотя и не боюсь опоздать.

Нас будет много, мы молча и не толкаясь рассмотрим растущий посреди лужайки цветок.

Преимущество бесплотности: мы проходим сквозь друг друга, в то время как существовать — значит пребывать во взаимодействии.

Уйдя, освободиться от желаний оказалось невозможным.

Идея личности с этой свободой не совместима.

И не спрашивайте, почему я вижу, но не осязаю, почему я вижу, но не обоняю — не обоняю тот самый цветок, красота которого поражает — и напоминает множество самых возбуждающих запахов из всех, что пришлось обонять.

Может, это не смерть, а апофеоз жизни — бесплотная рассудительность, когда говорить о разгорячении крови смешно, потому что где та кровь.

Но ничто не мешает вспомнить то, что как цветок, ну совсем как цветок, на который мы все сейчас смотрим — нервно вздрагивает, зовет внутрь себя, алчет вместить и родить…

Возможность взаимодействовать, а значит, и любить — позади. И теперь я могу бесстрастно вспоминать и обдумывать. Я навеки остался с прожитой жизнью, спешить некуда и не надо говорить себе думай или не думай, бесплотные губы все равно не выдохнут воздух, да и само это соединение в одном отверстии органов пережевывания, глотания и общения представляется сейчас забавным».

— Впрочем, лаконичность замысла не может не впечатлять, — сказал я себе, чтобы выйти из оцепенения, чтоб поскорей вернуть своему Я привычную телесно-биологическую полноту.

В бездне моря акула промахнулась — и сейчас разворачивается для новой попытки.

Пока акула разворачивается, цель ей не видна. Но в акульей голове присутствует образ цели и ее относительные координаты.

Эволюция снабдила акулу способностью запоминать, куда и с какой скоростью двигалась цель.

Разворачиваясь, акула занята расчетом: действию предшествует мысль.

У жертвы — единственный шанс спастись: не только увеличить свою скорость до предела, но и изменить направление движения.

Развернувшись и увидев цель в другом месте, да еще и плывущей с большой скоростью, акула должна будет принять новое решение.

В большинстве случаев ее решение будет правильным, потому что она — наследница успешных охотников. Что касается механизма обучения на собственных победах и ошибках, то он у нее в зачатке. И тем не менее, сколь ни узка щель между мыслью и действием, в ней уже поселился Контролер. Признав готовность плана к воплощению, предвидя результат, он принимает решение.

— Вперед.

Эволюции долго старалась, прежде чем Контролер сказал себе:

— Решение принял Я.

Заканчивается лето, и виноград сильно потемнел. Уже не видно косточек внутри освещенных солнцем ягод. По наущению своей всеядной динозавро-акульей сущности, срываю одну из ягод и пробую:

— Неплохо, — перевожу на человеческий язык полученное от сущности сообщение. Оно заряжает меня энергией. Становится желанной и кажется доступной та жизнь, в которой не сеют и не жнут — та жизнь, что выпевается весенними песнями птиц и неразрывно связана с текущим временем и сиюминутным местом.

— Живу, — говорю себе, радуясь моменту. И не могу не вспомнить, что нам предписано так жить.

Как-то мне пришлось ехать в специальном автобусе по территории громадного психиатрического госпиталя. В отличие от меня, большинство пассажиров были пациенты, перемещавшиеся между корпусами по делам лечения. Вдруг я почувствовал себя одним из них и впал в некое замешательство, даже панику. Открылась и стала очевидной условность моей нормальности: я всю жизнь прикидываюсь, и это вошло в привычку.

Я осознал, как это легко и облегчительно — секретно и быстро, про себя, помолиться, к примеру, Богу огня, твердо зная при этом, сколько будет дважды два.

Вдруг я догадался, где прячется Бог.

— Догадайтесь и вы!

Я задаю загадку, чтобы привлечь внимание сестер и братьев, потому что мне страшно за свою фамильярность, за грех упоминания всуе — а в одиночестве страх страшней.