Максим Исповедник - Творения преподобного Максима Исповедника. Книга II. Вопросоответы к Фалассию

Эриугена дает несколько иной, но также возможный вариант перевода: «constituentium scientiam cogitationum» («составляющих ведение мыслей»). В данном случае преп. Максим употребляет понятие λογισμός не с теми негативными ассоциациями, которые он имел в аскетической письменности («помысел»), но в прямом и обычном смысле («мысль»).

Схолия : «Он говорит, что как олово, даже почернев, может вновь заблистать, так и верующие, почерневшие от грехов своих, если покаются, то вновь заблистают. По этой причине, вероятно, и сравнивается в Писании вера с оловом».

Преп. Максим цитирует это место Священного Писания по тексту, несколько отличающемуся от текста «Септуагинты».

Схолия : «Полная благодать Духа есть мудрость, содержащая в себе по возможности, навыку и действию все ведения, которые приходятся на долю совершенных по Христу людей. Благодаря ей ум, оказавшись вне чувственных образов, соприкасается с лишенными всякой пестроты логосами тварных вещей и письменно запечатленных слов (τοῖς τε τῶν γεγενημένων καὶ τῶν γεγραμμένων λόγοις), сводя воедино божественные отпечатления (χαρακτῆρας), которые в них, и объединяя их вокруг себя в полноту единого богоприличного зрака (θεοπρεποῦς μορφῆς). Соответственно этой [полноте, ум] единообразно воспринимает и нераздельное ведение сущих, через которое и присуще проявляться сверкающему сиянию Истины».

Данное выражение (τῷ πελάγει τῶν μυστικῶν θεαμάτων γνωστικῶς ἐνδιαθέοντες) указывает на мистическое созерцание, и в нем явно чувствуется влияние «Ареопагитик». Во всяком случае, на это ясно указывает фраза μυστικὰ θεάματα (букв. «объекты таинственного созерцания») Характерно, что Дионисий Ареопагит, как отмечает Р. Роке, также сополагает «объекты созерцания» с «логосами» (букв. «некими основополагающими логосами»: ὑποθετικούς τινας... λόγους), подчеркивая неразрывную связь таковых мистических «видений» с «разумностью» бытия, его, так сказать, «умной структурностью» (см.: Denys l'Areopagite. La hierarchie celeste, p. XXX).

Другими словами, сподобившиеся достигнуть высот умного созерцания проникают своим оком в самый духовный смысл Писания, и их не задерживает плотяность начертанных письменных знаков (τυπικῶν συνθημάτων).

Так, думается, лучше перевести эту трудную фразу — μηδενὸς τὸ σύνολον ποιούμενοι λόγον τῶν τυπούντων αὐτοὺς σύμβολων. Здесь преп. Максим различает и даже противопоставляет «символ» и «логос»: если второй является внутренним смыслом написанного, то первый — внешней образной оформленностью его. В данном случае эти мысли преп. Максима можно сравнить с учением о символе Оригена, для которого «символ» (при многообразии терминологии: εἰκών, παράδειγμα, τύπος, σύμβολον, σημεῖον и т. д.) обладает не автономным бытием, а лишь зависимым существованием, как тень зависит от тела, отбрасывающего ее, а отпечатление — от печати. Поэтому материальные вещи суть символические производные от умопостигаемых сущностей. Тем не менее, первые служат исходной точкой познания, которое восходит от них к реалиям духовного мира. Ориген в этом учении о символе явно зависит от платонизма, общую интуитивную установку которого он применял и к толкованию Священного Писания (см.: Crouzel Н. Origene et la «connaissance mystique». P.; Brügge, 1961, p. 216–235).

Схолия : «Он говорит, что ведующие в соответствии с истиной (κατ' ἀλήθειαν γνωστικοί) научают логосам тайн, [содержащихся] в Писаниях, пользуясь, как примерами, образами буквального толкования (τοῖς καθ' ἱστορίαν... τύποις) и для духовного преуспеяния обучаемых согласовывая дух созерцания с буквой истории, дабы и образ через чувство, и логос через ум сохранили бы [свое значение] относительно человека, состоящего из души и тела, поскольку ум и чувство существуют как [части] единого человека».

В данном случае преп. Максим отождествляет «логосы» («смыслы») Писания с первообразами («архетипами»). Помимо уже констатировавшегося факта принадлежности преподобного к александрийской школе толкования, здесь прослеживается определенная зависимость его и от экзегезы Евагрия Понтийского, которая также была ориентирована на «логосы» Священного Писания (см.: Evagrios Ропtikos. Briefe aus der Wüste. Eingeleitet, übersetzt und kommentiert von G. Bunge. Trier, 1986, S. 117). Для Евагрия уровень постижения Священного Писания зависит от уровня духовного преуспеяния читателей, и не все могут вмещать таинственный смысл (τὴν μυστικώτεραν διάνοιαν) Его. Поэтому подлинно духовное толкование Писания могут представить только «гностики», то есть преуспевшие и в «делании», и в мистическом созерцании (см. предисловия к изданиям: Evagre le Pontique. Le Gnostique, p. 29–30; Evagre le Pontique. Scholies aux Proverbes, p. 26–27).

Схолия : «Хвала (αἰνος) есть слово, показывающее Божественную Красоту. А хваление (αἰνεσις) есть связь хвалящего и достойного похвалы, то есть речь (ἀφήγησις), [состоящая] из слов, раскрывающих Божественное Благолепие. Соответственно этой [связи] обычно и возникает навык ведения, преобразовывающий хвалу в достойное похвалы. И жертва такой хвалы есть не только совершенное умерщвление противоестественных страстей и преодоление страстей естественных, но и совершенное приближение к Богу хвалящего».

На протяжении всего этого «вопроса» преп. Максим неоднократно использует слова στοχασμός, στοχαστικὴν τὴν ἔφοδον, производные от глагола στοχάζομαι — «целить, метить, стремиться к чему-либо или искать чего-либо», а также «догадываться, предполагать». Двойственный смысл этого глагола и определяет наши варианты переводов слов, образованных от него. В конкретном случае наречие στοχαστικῶς имеет скорее смысл гипотетичности, предположительности, чем намеренности или целеустремленности Эриугена однозначно понимает указанный глагол в смысле «созерцать» и наречие στοχαστικῶς переводит «созерцательно» (contemplative).

Схолия : «По его словам, ведение, не обуздываемое страхом Божиим, соответствующим [духовному] деланию, производит гордыню, поскольку оно убеждает гордящегося им представлять как свою собственность уделенное [ему] Богом, и он делает предметом похвальбы любезно одолженное ему Словом. [Духовное] же делание, возрастающее вместе с божественным влечением, не воспринимает ведения того, что превышает пределы деяний, а поэтому делает смиренным подвизающегося в нем (τὸν πρακτικόν), поскольку он ограничивается (букв. „стягивается, сжимается в самом себе“ — πρὸς ἑαυτὸν συστελλόμενον) логосами, превышающими его собственную силу».