Андрей Ткачев - Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы

Было бы естественно приносить на высокой горе Великому Богу жертвенных животных (ведь человек в совести своей чувствует, что он грешен и что грех нуждается в искуплении). Но выдумать, что Великий Бог, Которого нужно умилостивлять жертвами, Сам стал Жертвой, послал в мир Сына, Который добровольно, как Агнец, отдался в руки Своих врагов и был распят, и воскрес, и оказался сильнее всех, — невозможно.

Христианство — неестественная религия. Его можно только осознать как факт и удивляться его Божественности.

— Вернемся к другим религиозным системам. Аскетические и молитвенные практики в основе своей очень схожи: почти в каждой религии мы находим пост, молитву или медитацию, минимальную аскезу. Что можно сказать об этом сходстве?

— Действительно, религиозные практики везде типологически схожи, мы должны это понимать. Молитва, пост, милостыня, жертва, внимание, аскеза — это некий набор практик естественно религиозного человека. И надо отдать должное важности этих практик: там, где они есть, сохраняется человек как homo religiosus — человек религиозный.

Но мы, опять-таки, исходим из того, что мы исповедуем Христа распятого — «для иудеев соблазн, для елинов безумие» [48] См. 1 Кор. 1: 22–23. . Посты и молитвы, принесенные не Ему, не имеют цены, а могут иметь даже и отрицательную цену. Всякая аскеза, всякий религиозный подвиг, который приносится не Христу, — опасное занятие. Почему?

Потому, что еще неизвестно, кто принимает эту жертву. Не исключено, что ее принимает враг.

Поэтому мы не должны быть всеядны. Христианство требует абсолютного отношения к себе. Это не индуизм, в котором можно верить во что угодно или не верить вовсе. Нам важен Христос. В этом смысле нам не по пути как с Западом с его безбожными логическими схемами, так нам не по пути и со всеядностью Востока.

— Отличается ли религиозный человек Востока от верующего человека Запада?

— На сегодняшний день, к сожалению, западный мир зарабатывает деньги и ищет удовольствий. Больше ничего на Западе не осталось. Число религиозных людей там критически уменьшается. Западный человек не считает для себя необходимым чем-либо жертвовать ради Бога: давать обеты или нести какие-то труды и подвиги. Пусть бы он хотя бы Кришне молился и ради Кришны молчал по одному дню в неделю или один день месяца ничего не ел и не пил! Это было бы обидно, потому что делалось бы не в честь Господа, а в честь идола, но можно было бы говорить о том, что хотя бы естественная религиозность в западном мире сохранилась.

Но на Западе этого уже нет. Никто не будет этим заниматься: все зарабатывают деньги или ищут удовольствий. Какие жертвы? Какая аскеза?

Какое внимание? Раньше был Запад рыцарей, Запад королей, Запад мореплавателей, Запад торговцев, Запад ученых… Сегодня образ всех западных людей — это образ торгаша и бизнесмена.

— А на Востоке?

— А на Востоке мы встречаемся с человеком в религиозном измерении гораздо более естественным. Иногда он аскетичен до крайности в своей ложной религиозности, но он знает, что такое пост, аскеза, молитва. И на самом деле нам есть чему у них поучиться: каждый из нас нуждается в том, чтобы молчать, может быть иногда целыми сутками, чтобы иногда закрывать глаза и ни на что не смотреть. Нам бывает нужно соблюдать пост, давать обещания Богу и исполнять эти обещания ради любви к Нему. Это нормальная форма религиозности. Именно дефицит «восточности» в нашей жизни рождает многие западные проблемы.

Это поднимает планку требований к нам. Естественная религиозность Востока — гораздо более серьезный вызов для христианства, потому что одно дело спорить с атеистом, другое дело — спорить с человеком, верящим иначе.

— Но ведь западная цивилизация сформирована христианством. Как получилось, что европейцы перестали быть религиозными людьми?

— Да, они давно уже отказались от христианства, добровольно и сознательно. Христос не нужен им — подавляющему большинству из них. Критически подавляющему большинству, 98 человекам из 100. И все, что рождено Христовой верой, для них не имеет цены.

Современный европеец, приходящий, например, в Кёльнский собор или к мощам святого Евстафия в Париже, не может дать себе ответ на вопросы: зачем мои предки в течение столетий строили такие большие соборы? Зачем нужно было вкладывать в это столько труда? Почему они такие громадные, эти творения рук человеческих? Попадая в Венецию, где более 150 соборов и церквей, огромных, как московский Храм Христа Спасителя, он не сумеет взять в толк — кто были люди, эти соборы строившие, и зачем они это делали? А ведь сегодня одного венецианского собора хватило бы, чтобы вместить всех молящихся венецианцев…

Нет ответов у современных европейцев. И поэтому они спокойно могут сделать в соборе отель, или спортзал, или кафе…

Сегодня западный человек не только не верит так, как верили его отцы и деды, он находится уже в совершенно другом цивилизационном измерении. Как так произошло, как страна святых чудес стала местом, где чудеса уже не нужны, как «город правды» сделался «городом убийц и злодеев» (так пишет пророк Исайя о Иерусалиме: «Почему у вас разбавленное вино и подпиленные весы?»), — это, конечно, тема для отдельного разговора…

— Россия в религиозном смысле — это Запад или все-таки Восток?

— Русская цивилизация принадлежит одинаково к Востоку и к Западу, но ни к тому ни к другому до конца. Это отдельная цивилизация.

Русские — они в любой момент способны как в космос полететь, так и в пещеру забраться. Мы, — по крайней мере в большей степени, нежели западный человек, — сохранили свой девственный психотип, ненарушенность души. Скажешь русскому: «Постись!», — он будет поститься. Он чувствует, что это хорошее дело, что поститься надо. Скажешь: «Не постись! Смотри, ведь на Западе никто не постится!», — он не будет поститься… Ему что скажешь, то он и сделает! Он одинаково открыт для всего.

— Выходит, кто нам первым встретится, тому мы и поверим, за тем и пойдем?

— Да. К сожалению, да. В русском человеке есть такой… ресурс доверчивости к человеку, который ему что-то говорит.

Вот идет, например, русский человек по широкому полю, а навстречу ему по тому же полю идет другой человек. Они видят друг друга издалека и полчаса шагают навстречу друг другу. Один идет и думает: «Кто же это такой идет мне навстречу? На палку опирается… Шляпа на нем, мешок за плечами… Сейчас мы сойдемся с ним, и что же я ему скажу?» Сходятся, уже он может различить черты встречного человека. И вот издалека, когда он уверен, что его голос будет услышан, говорит: «Здравствуй, мил человек!» — «И ты здравствуй, добрый человек!» — «Как зовут тебя?» — «Иваном нарекли. А тебя?» — «Петром крестили». — «Откуда идешь?» — «Кто его знает! Забыл уже. А ты куда идешь?» — «Да вот туда иду». И вот они познакомились, пожали руки, сели посреди широкого поля под большим небом и один другому говорит, допустим: «Аты в Богато веруешь?» — «Да нет, не учил никто». — «А я вот верую. Послушай, я тебе расскажу!» И начинает ему рассказывать. Рассказывает, рассказывает… И совершенно убеждает. И тот, второй, которого научили, склонен принимать за чистую монету все, что ему ни скажут. Он даже и пойдет вместе с этим первым встречным в другую сторону, обратно, откуда пришел!