Андрей Ткачев - Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы

И совершенно иначе дело обстоит у нас. Наши батюшки — плоть от плоти народа, они такие же, как миряне: разница в образовании невелика или по крайней мере некритична, а образ жизни примерно одинаковый. И поэтому каждый приход становится, в идеале, самой настоящей, реальной семьей.

Наше преимущество в том, что у нас священство всю жизнь было единым с народом. Мы ходили по тем же улицам, что и наши прихожане, мы всегда были на виду, и наши грехи все знали. Знали, что священник может быть толстым, глупым, злым… Мало ли глупых, злых и толстых губернаторов, врачей или владельцев местных лавок? Но народ всегда знал и другое: среди священников обязательно есть какой-нибудь святой человек и, если выстроить шеренгу из ста батюшек, в этой шеренге обязательно будет стоять хотя бы один великий праведник, на которого все Небо смотрит с удовольствием.

Людям это всегда было известно, не умом, а сердечным знанием.

Потом: ведь православный священник к старости превращается… в настоящего дедушку, седоволосого, старенького и доброго, прослужившего у алтаря всю жизнь, окруженного детьми и внуками. К нему люди приходят и, как Айболиту, открывают свое бедное сердце. Кому удобнее исповедоваться: священнику, давшему обет безбрачия, или тому, кто вырастил пять-шесть детей и кто поймет все твои житейские беды, погладит по голове и скажет: «Да не переживай ты! У меня тоже так было. Все будет хорошо!»?

А католический священник к старости не становится дедушкой. В лучшем случае он становится старым профессором, окруженным книгами, покуривающим под вечер трубочку на балконе…

— Как отразилась на Католической Церкви эта длительная традиция целибата духовенства?

— Она изменила психотип христианина и расколола, разделила Церковь на две отделенные друг от друга части: духовенство и мирян. То, чем потом Запад и нас заразил.

Целибат для духовенства изначально исходил из добрых побуждений, из желания святости, желания, чтобы Церковь была свята и ее священники были святы. Но здесь сыграл злую шутку неправильный расчет, превышающий человеческие силы. Западная Церковь перегнула палку и сломала ее. Когда на Первом Вселенском соборе решался вопрос о необходимости обязательного целибата для священников, то некто из уважаемых старых людей, подвижник, состарившийся в монашестве, сказал: «Не возлагайте на людей бремени неудобоносимого! Для большинства это станет непосильной ношей. Так вы нарушите мир и породите множество проблем».

Люди не выдерживают завышенных требований к своей природе. Да, есть монашество, есть те, кто не прикасается к женам, и слава Богу, что есть! Но эта мера не всем дана, а только тем, кто вместит [56] Ср. Мф. 19:11–12. . Опасно возводить ее в норму, потому что не все это выдержат, и те, кто вначале горел, начнут сначала потухать, потом унывать, впадать в грехи или отказываться от сана.

Католицизм не сразу принял целибатное священство. Эта идея вызревала долго, ей сопротивлялись, но она победила, и сегодня это уже не обсуждается. Ватикан не изменит своего отношения, для него это смерти подобно.

— Почему?

— Он слишком монументально сложен во всех своих частях, и, вынимая один из камней, мы грозим обрушением всей системе. Католичество похоже на древний замок, который все еще крепок, хотя изрядно обветшал и во многих его комнатах уже никто не живет. Но он все еще стоит. И — католики это понимают — этот замок нельзя перестраивать, поскольку, как только начнешь перестраивать, он просто рассыплется. Так он и стоит со времен позднего Средневековья, как огромное готическое здание, как некое воплощение истины, к которому ни в коем случае нельзя прикасаться, иначе оно рухнет. Ведь раньше католики догматизировали все: и наука, и медицина, и представления об окружающем мире были догматизированы и встроены в структуру католического вероучения, как камни в стену. Сейчас несколько камней из этой стены уже извлечены: например они признали, что теория Дарвина не противоречит библейской версии сотворения мира. Мир «покусал» католицизм и каждый день «откусывает» от него по кусочку.

Однако, если католицизм упадет, то вместе с ним падет и весь западный мир, потому что последнее, что в западном мире еще сохраняет традиционную связь с ушедшими веками, — это Католическая Церковь.

— Если Католическая Церковь похожа на замок, то с чем можно сравнить Православную Церковь?

— Православная Церковь похожа на… на деревню, посреди которой стоит барское поместье. Это такая дворянская усадьба с крестьянскими дворами и барским домом, с аллейками, лужайками, с флигелями, фонтанчиками, с прудом с карасями. Эта усадьба не выбивается из окружающего пейзажа, наоборот, сливается с ним в одно целое. Барский дом посередине может быть и из камня — как символ тех больших, помпезных вещей, которые у нас есть: древние храмы и огромные соборы, мощные издательства, семинарии и академии. Словом, то, что делает нас похожими на «цивилизованный мир», в его понимании. А все остальное похоже на деревянные домики, хозяйства с курами, с собаками в будке, с детьми, играющими на дворе…

Православная Церковь — такая. И поэтому ее трудно уничтожить: можно разрушить эту «деревню», а жителей выгнать, но они перейдут на другое место и возродят то, что было. Это не замок, который разрушишь и уже не построишь.

Православная Церковь всегда возродится. Ей для этого нужно будет немного: небольшая хата с крестом на крыше, вместо колокола — пустой, разрезанный пополам баллон из-под газа, в который можно бить молотком, пять прихожанок, батюшка. И все. Есть церковь, значит, есть и литургия, и Евхаристия. Есть, где крестить ребенка, отпеть умершего, повенчать новобрачную пару, встретить Пасху. И Церковь существует.

В этой устойчивости — еще одно наше великое преимущество.

— А в чем наш недостаток? Каковы самые уязвимые стороны жизни Православной Церкви?

— Самые уязвимые в Церкви структуры — это те структуры, которые встроены в государственную жизнь, связаны с гражданской жизнью и со всеми делами мира сего. Там, где есть банковские счета, бюрократия, много бумаг, много вертикально-горизонтальных связей, какие-то офисные здания и так далее и тому подобное.

А все остальное… Ну как ты будешь влиять, например, на священника, который служит где-нибудь в далеком селе Алтайского края? Что ты с него возьмешь и что ты ему дашь? Или на монастырь, который имеет свою пасеку, ловит рыбу в соседней речке, возделывает кусок земли, держит церковную школу, имеет много прихожан и молящуюся братию. Он вообще ни от кого не зависит на самом деле. Чем скромнее монастырь и чем более он богат духовной жизнью, тем менее уязвим.