Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

В этом представлении нет ничего «расхолаживающего». Врачу прекрасно известно, что он не отнимает своих больных у смерти. Он может лишь облегчить страдание и отсрочить исход. Политическая борьба того же порядка. Не может быть ни системы совершенной, ни системы окончательной. Знание может привести в уныние только мечтателей или фанатиков, но само их уныние сыграло бы положительную роль, ибо такие люди для политики опасны.

Христианин может в своей жизни сражаться против всех форм зла, даже зная, что в этом мире победы нет, ибо его истинное сражение — это сражение в вечности. Вместо того чтобы «освобождать его от обязательств», данная перспектива лучше определяет место для его действий, это сражение за то, чтобы лучше любить людей, а не за то, чтобы провести к победе некие принципы или какую-то систему; конечно, в этом сражении беспрестанно перестраиваются и отлаживаются силы, но в точности известно, что эта работа никогда не закончится; известно также, что обращение сердец — ещё более важное дело, но и оно тоже никогда не закончится; это борьба против зла во всех его формах и, во-первых, против того зла, которое христианин знает за собой, для того, чтобы успешнее освободить от него других.

Христианин имеет лишь небесное гражданство. Но поскольку для него земля является уже началом неба, он интересуется землёй не меньше, чем тот, кто живёт лишь для неё. Но он интересуется ею лучше, поскольку он лучше различает на ней истинные ценности [1596].

Христианину не безразличны страдания мира, напротив, он непрестанно носит в себе всё увеличивающуюся их меру, и даже тогда, когда кажется, что он бежит от мира, как это делают монахи, это происходит для того, чтобы взять на себя ещё больше страданий, чтобы лучше погрузиться в таинственное средоточие борьбы, в которой разыгрываются судьбы мира.

Бог приносит в дар своего Сына, но этот дар может попасть к нам, только если мы захотим этого. И это так для каждого из нас.

Отношения любви между Богом и Человеком достигли наибольшей прозрачности в отношениях между Иисусом и Марией. Бог, Творец и Спаситель берёт на Себя наши испытания вплоть до самых ужасных, самых глубинных. Но, сострадая своей Матери, Иисус пытается утешить её в испытании, которое он выдерживает ради неё и ради нас. Это обмен полной любви, где Мария уже может вернуть Богу ту же Любовь, какой Он любит её.

Именно единение мира и человека с Богом должен вновь обрести Запад, дабы выйти из хаоса, в каком пребывает. Ход маятника, на который мы указали вначале, раскачивающегося от многословного и тяжёловесного антропоморфного богословия к абсолютному апофатизму, который оборачивается агностицизмом, имеет ту же глубинную причину, что и рассмотренный только что ход маятника — от полного бегства от мира, несовместимого с Богом, к наивному восторгу перед миром, как бы уже наполненному Богом.

Такое впечатление, что наша бедная западная церковь может открыться миру, только лишаясь в нём души, и может оправиться, только замкнувшись снова. Интегризм или прогрессизм — разница между ними, в конечном счёте, невелика. Это только две противоречащие друг другу линии поведения, исходящие из одного и того же способа искажать суть проблемы. Дальнейшая выбранная дорога уже не важна. Обе дороги ведут вглубь одного тупика. Петляя от одной дороги к другой, можно только отсрочить момент обнаружения этого тупика. Но кто же обнаружит его? И не исчезнет ли стадо к тому моменту, когда его непогрешимые пастухи признают свою ошибку?

В сравнении с этим, настоящая христианская традиция, как нам кажется, не поддаётся классификации. Опасно революционная для интегристов и недопустимо консервативная для прогрессистов, она реально не подпадает под эти категории, поскольку принадлежит к другому контексту и представляет собой другую проблематику. Вообще, несмотря на нередко двусмысленный язык, это традиция всей нашей западной мистики; и это также, несмотря на косность и компромиссы, и традиция, жизнь которой худо или бедно, поддерживается православными и восточными церквями.

Именно в этом, с нашей точки зрения, состоит большое отличие, о котором так мало говорят, между умозрительным богословием Запада и гораздо более мистическим богословием восточных церквей. Основное отличие, скрытое часто за общими формулировками, заключается в отношении к единению человека с Богом — как во Христе, так и в каждом из нас.

Отсюда происходит глубинное различие в богословских стилях. Отсюда проистекает и другая нравственность, другое отношение с миром и другой стиль церкви.

Когда пытаемся обобщить все накопленные ошибки учения — навязанные, хотя и на разных теоретических богословских уровнях, наиболее официальным римокатолическим учением — невозможно не чувствовать себя удручённым: тайна крестной любви трансформирована в Бога, Который не имеет действительных отношений с нами и с Которым нельзя иметь настоящей взаимной любви! И измышление о том, что миллиарды младенцев приходят в мир уже виновными в преступлении личном, а значит, свободном и добровольном, достаточно серьёзном, чтобы навлечь на себя вечное проклятие! Этот Бог, в качестве абсолютного судьи, выбирает тех, кого он сделает верными своей милости (и кого, впрочем, от этого не станет любить больше прочих). Этот Бог дарует милость некоторым только потому, что страдания Его Сына искупили те оскорбления, которые Ему нанесли. Эта странная, малоубедительная философская система, которая призвана объяснить тайну Троицы.

Нельзя отделаться от впечатления, что слишком часто, на своём самом высоком теоретическом уровне, римская церковь только распространяет и навязывает настоящее извращение христианства.

Современный атеизм — это творение церкви. Бог может считать за честь то, что столько людей, созданных по Его подобию, отказались от этой карикатуры на Его любовь. А сколько людей в миссионерских странах, где наши «истины» часто были ниже великих местных религий?! А сколько сегодня имеется молодых людей, которые были бы счастливы обрести смысл жизни и следовать, иногда с чрезмерной покорностью, за тем, кто им покажется учителем жизни?!

Без сомнения, многие читатели, многие священники — разных поколений — будут возмущены и скажут, что я придумываю или преувеличиваю. На уроках катехизиса и даже в семинарии им почтительно рассказывали о блаженном Августине или Фоме Аквинском, как и о других святых, но никогда не говорили, или же говорили редко обо всех их теориях.