Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

В чём разница? Разница в том, что, в конечном счёте, у нас ничего не отнимется, ни мир, ни плоть, ни наши человеческие пристрастия. Бог лишает нас на самом деле только нашей собственнической привязанности к вещам и людям, этой исключительной формы собственничества, которая как раз и извращает мир и отделяет нас от наших братьев, делает нас неспособными проникнуть в их общность, в игру любви, в счастье. Но когда произойдёт этот отрыв, нам всё будет отдано и воздастся сторицей, преображённое тем самым Богом, ради Любви Которого мы все оставили.

Отказываясь от настоящего союза между двумя природами, божественной и человеческой, как в жизни вечной, так и во Христе, наше официальное богословие впадало в противоположную крайность.

Когда в 1947 году в своём знаменитом труде под названием « Сверхъестественное » отец де Любак, пользуясь всеми своими познаниями и проявляя осторожность, попытался восстановить эту основную истину христианства о том, что нет для человека другого блаженства, чем сам Бог, Пий XII приказал изъять его книгу из магазинов, что для Франции означало, что автор попадал в чёрный список, и о. де Любака вынудили отказаться от всякого преподавания. Официальная доктрина, обязательная в это время, состояла в том, что человек может запросто достичь другого блаженства и без союза с Богом; блаженство это низшего плана, конечно, просто соответствует его природе: это «блаженство природное».

Отныне союз с Богом неизбежно может состояться только в качестве совершенно факультативного дополнения к счастью, и нужно признать, что если поближе изучить то, что эти богословы понимали под «союзом с Богом», это впечатление может только усилиться!

Поскольку небу не нужно давать нам ничего необходимого, и даже, по правде говоря, оно не может нам предложить ничего действительно интересного, расцветает целая литература о «богословии земных реалий» или «богословии преходящих ценностей», которое заполоняет весь римский католический мир, средние школы при богословских факультетах.

Вот несколько примеров, взятых произвольно, ибо множество авторов устремились за этой новой модой.

Например, Ж. Бертелеми в своей книге « Христианское видение человека и вселенной » [1586]: « Поднять целину, возделать, засеять, взрастить пшеницу или виноград там, где были лишь булыжники и деревья, — значит совершить святое дело, поскольку это значит вырвать землю из ярма зла, снять проклятие, лежавшее на ней, частично возвратить ей её плодородие, порядок и красоту. Не вызывает удивления, что монахи некогда посвящали себя этой задаче. Их труд, и они осознавали это, был наделён религиозным и сверхъприродным значением [1587]». Автор поднимается до такого же лиризма, когда превозносит труд рабочего, а затем восклицает по поводу техники: « Да, это великая вещь, ибо проникнуть мыслью в природу, значит зажечь в ней первые лучи божественного лика [1588]». Наконец, по поводу научной деятельности Ж. Бертелеми бесстрашно заявляет: « Она также является настоящим искуплением. Озарённая интеллектом, грубая материя теряет свою непрозрачность… Ибо присутствие разума, это уже присутствие Бога в его образе [1589]».

Ведь это то самое течение, которое остаётся наиболее верным святому Фоме Аквинскому. Известно, что вся христианская традиция до него заботилась о различении интеллектуальной и духовной жизни. Но « будучи правильным последователем Аристотеля », как подчёркивает о. Шеню, святой Фома Аквинский постоянно препятствует такому различению [1590]. Отказ от этого различения превосходно понимают те богословы, которые думают, что само Существо Бога является чем-то вроде Высшего Разума, живой разумности. Это всё очень последовательно. Поэтому тот же о. Шеню мог написать: « В нас есть разум, как разум, производящий искусства и ремёсла, так и разум, владеющий идеями и внутренней жизнью; это единая власть в двойственности своих функций, самый высокий и самый верный отпечаток Бога, больше, чем отпечаток, образ [1591]…». И он принимается делать из этого следующие выводы: « Мир полон идей, говорили Древние; труд, который порождает их, является высшим актом взрослого человека, и не следует, ни справа, ни слева, противопоставлять его созерцанию [1592]».

Отныне во имя союза души и тела, становится невозможным признать, что усилие по выстраиванию технически более совершенного мира и в самом деле отлично от усилия души, ищущей Бога; что поиск счастья на земле не является уже завоеванием блаженства. Вот, например, как Эммануэль Мунье анализирует «идею прогресса»:

« По-видимому, она анализируется в четырёх фундаментальных идеях. Первая — что история имеет одно направление: сперва история мира, потом история человека. Вторая — что это направленное движение истории идёт с непрерывным устремлением к лучшему, даже если случайности усложняют её ход, и что это движение является движением по освобождению человека. Третья — что то развитие науки и техники, которое характерно для современного запада и сегодня распространяется на весь мир, составляет решающий момент в этом освобождении. И наконец, последняя — что в этом восхождении человек несёт славную миссию быть автором собственного освобождения ». И далее применение этой концепции распространяется и на жизнь вечную: « Почему Бог не создал природу и человека сразу в состоянии совершенства? Зачем эволюция? Зачем колеблющаяся поступь истории? Христианство на это отвечает: Бог — это отец, Он не окружает патерналистской опекой. Он захотел, чтобы освобождение человека было плодом труда, гения и страданий человека, чтобы оно не имело привкуса унизительной милостыни, полученной от неба, но вкус надежд, трудов, испытаний, любви. Человечество «само себе хозяин», оно пойдёт медленно, постепенно. Иначе как, достигнув блаженства, пусть несовершенного, будет оно участвовать в самодостаточности Божьей, если оно некоторым образом не подготовит своё торжество собственными руками ? [1593]».

К счастью, не замедлили последовать отклики и обсуждения со стороны других богословов-толкователей или духовных лиц. Но их предупреждения не были услышаны [1594].

Немного позже была тенденция скорее смешивать проповедь евангелия и «совестливости», переводить религию в политику. Конечно, любовь предполагает борьбу против несправедливости и тем большую, чем больше несправедливость, и иногда даже вооружённую борьбу, когда других возможных средств нет. Но революционная борьба не подразумевает обращения любви. Именно поэтому, в любом случае, Евангельское послание о любви остаётся явлением совсем другого порядка, оно бесконечно превосходит революционную борьбу, хотя и может одновременно очистить её.