Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Короче говоря, метафизика в действительности является собственно физикой [549]».

Однако форма, которую о. Морель придаёт мысли святого Хуана де ла Крус, иногда рискует создать впечатление, что речь идёт скорее о всеобщих метафизических законах, управляющих отношениями между материей и духом, созданным Создателем, чем о прямых последствиях Воплощения [550]. Уточним сразу же, что это далеко не так. Для святого Хуана де ла Крус именно Сын Бога «сообщил» всему «сверхъестественное бытие; это произошло, когда Он стал человеком, возвышая Его в божественной красоте, и, затем, все создания в Нём, потому, что в человеке Он соединился с их природой [551]».

Один из текстов святой Гертруды Хэльфтской позволяет нам лучше увидеть, в отношении Христа, «это возвеличивание в Божественной красоте». Речь идёт об удивительном отрывке из «Вестника божественной любви», в котором Христос утверждает, что Он наслаждается своей божественностью не только в своей божественности, но и в самой своей человечности: так в Пасхальную ночь Христос явился Гертруде. В эту ночь во время службы несколько раз возглашается «аллилуйя», и Гертруда спрашивает у Господа, как слово может стать истинной хвалой Его славе. Тогда Он замечает, что «аллилуиа» содержит пять гласных, кроме «О», гласной, выражающей боль, которую заменяют, повторяя начальное «А». Каждая из гласных соответствует в то же время одному из наших чувств. Мы подчеркнём слово или слова, в которых это проявляется. Первый намёк незаметен и даже косвенный; но он есть. Заметим также, что текст начинается и заканчивается общей формулировкой, относящейся ко всему «механизму» прославления тела Христа через Его божественность; «Хвали меня через эту гласную «А», присоединяясь к славной похвале, благодаря которой все святые, дрожа от ликования, прославляют в высшей степени приятную сладостьбожественного нервного импульса в моей обоженной человечности. Отныне она возвышена во славу бессмертия, ценой серии горечи во время моих страданий и моей смерти, испытанных ради спасения людей. Через гласную «Е» хвали эту чудесную утеху, которую доставляет мне весеннее милосердиев глазах моей человечности, в цветущихлугах верховной и невидимой Троицы. И через «У», хвали эту приятную утеху, которая чарует ушимоей обоженной человечности, в ласкающих созвучияхвечно восхитительной Троицы и никогда не надоедающих дифирамбах всех ангелов и всех святых.

Через «И» прославляй полный очарования запах, нежнейший ветер, который, благодаря пленительному дыханиюСвятой Троицы, тешит обоняниемоей святой человечности, отныне бессмертной. Наконец, через «А», которое стоит вместо «О», — хвала великолепному излиянию — её нельзя ни осязать, ни оценить — всей божественности в моей обоженной человечности. Став бессмертной и бесстрастной, на месте телесного чувства осязания, которого теперь ей не хватает, она наслаждается этой обновлённой радостью, данною божественным нервным импульсом [552]».

Нам кажется, что сама идея воплощения неизбежно должна прийти к этому. И тогда понятно, если допустить самый сильный смысл нашему воплощению во Христа, тогда мы можем, в свою очередь, лично испытывать эту славу, осуществлённую в исключительно человеческой природе, общей с Христом и со всеми нами. Истинная проблема, к которой мы вернёмся позже, заключается в том, что не все мы испытываем её и не испытываем полностью.

Надо уточнить, что это глубокое слияние тела и души казалось бы стирает отличия между различными чувствами, как об этом свидетельствует «лёгкость, с какой некоторые эпитеты взаимозаменяются от одного чувства к другому [553]». Это встречается уже у святого Григория Нисского [554]. В этом сама природа именно так воспринимаемого предмета, здесь сам Бог в Его божественной природе, приводит постепенно все наши чувства, тело и душу, к единству. Это приблизительно то, что угадывается в рассказах святой Анджелы из Фолиньо об объятиях Святого Духа: «Я смотрела, чтобы увидеть глазами тела и духа… Я увидела нечто законченное, безмерное величие, которое я не смогла бы выразить; но мне показалось, что это высшее благо. Удаляясь, оно адресовало мне много нежных слов; удалялось медленно, незаметно, преисполненное пленительности [555]».

Именно наши чувства воспринимают Бога; но если они воспринимают именно Бога, их поведение настолько преобразуется и одухотворяется, что с этого момента наши предпочитаемые свидетели не могут больше ничего сказать, кроме этого двойного утверждения. Но и этого уже много.

Мы не можем дать здесь больше подробностей. Однако следует настаивать на длительном привыкании к абсолютной отрешённости, которая неизбежно предшествует этим опытам приобщения к славе. Следует повторять и доказывать, насколько это возможно, что эти признаки участия тела в Божественном опыте не сопровождают в обязательном порядке любое проявление святости [556], также и стигматы не появляются на каждом из нас для демонстрации нашего воплощения во Христе.

Наконец, надо отметить, что у того же автора, временами вовлечение чувств в восприятие Бога кажется более или менее глубоким; некоторые прибегают скорее к слуховым ассоциациям, как Рихард Ролле [557], тогда как другие выражают вкусовые ощущения, как святой Григорий Нисский [558], или ощущения запаха, прикосновения, или видения…

Нам надо сказать ещё несколько слов о двух формах восприятия Бога нашими чувствами, особенно важными для продолжения нашего изложения. Речь идёт о восприятии Бога как света и как огня.

Здесь мы не можем разработать вполне исчерпывающе эту тему. Мы можем лишь отослать читателя к специальным трудам. Известно, что во всех религиях, начиная с самых первобытных, огонь и свет всегда рассматривались как преимущественные формы проявления Бога.

В самом Писании мы находим это двойное проявление, поскольку свет и огонь изначально связаны друг с другом. (Мы ограничимся перечислением тем. В любом библейском словаре можно найти первое краткое исследование, со всеми необходимыми ссылками.)

Яхве проявляется прежде всего как бог грозы: в «тёмном облаке [559]», который прячет вершину Синая, являет свою «славу» как «огонь поедающий [560]», он проявляет себя уже более загадочным в «облаке», которое ведёт евреев в пустыню и которое становится огнём [561]и в огне, который не сжигает терновый куст [562]. В конце концов, Его слава, которая «живёт» в храме, проявляется как лучистое сияние на лице Моисея [563], но остаётся связанной с «тёмным» облаком [564].

Но тот же самый огонь, поскольку он является проявлением всемогущей святости Яхве, может и очищать, и миловать (многочисленные ссылки).