Инна Андреева - Пасхальные люди. Рассказы о святых женах

– Христос Воскресе, дорогие мои! Давайте же с вами помнить, что ничто и никогда не отнимет у нас радость Воскресения Христова! Как сказал святой апостол Павел: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем». Давайте запомним эти слова и будем жить ими. Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе! – отозвались все присутствующие.

– Мне бы хотелось здесь остаться… – не веря сама себе, пролепетала Ольга. – Батюшка, как вы считаете, это возможно?

Отец Митрофан поднял на Ольгу внимательные добрые глаза. Только теперь Ольга разглядела, что у батюшки глаза голубые, а волосы цвета соломы, длинные, собранные в косу под рясой.

Лёля подошла к нему в Светлую Среду после Божественной литургии. Это был какой-то душевный порыв, необходимость открыть кому-то свои думы. Желает ли Ольга стать сестрой? Она сама не могла этого понять. Просто последние дни были настолько светлы и радостны, и так не хотелось, чтобы они когда-нибудь закончились…

– Нам нужны сестры, – аккуратно начал священник: – Ольга Михайловна, но чтобы остаться в обители, вам необходимо прежде всего родительское благословение.

Ольга вскинула на священника глаза. Родительское благословение?

– Да, – твердо повторил батюшка. – Очень важно, чтобы ваш путь одобрили ваши родные. Понимаете, это ведь крест, и его надо нести с Богом.

– А как же Тоня? – спросила Лёля. – Ведь у нас дома никто не знает, где она.

– У Антонины иная ситуация, – помолчав, ответил отец Митрофан. – Она по сути – сирота. А вашим маменьке с папенькой нужна ваша помощь. Да и потом, простите меня, вы еще слишком молоденькая… А мы обычно принимаем сестер с двадцати одного года. Потому поезжайте пока домой. И молитесь Богу, чтобы Он явил вам о себе Свою волю. И не волнуйтесь, Бог не оставит вас, все будет так, как Ему угодно. Только верьте в простоте души.

Лёля в нерешимости опустила голову. Наверное, батюшка прав. Ее желание остаться – не более чем детское желание праздника.

Она вспомнила смерть Юлии Вревской, тонкий профиль Елизаветы Феодоровны, худенькие запястья Анечки. И свои так и не надетые наряды. И ей стало совестно.

Надо возвращаться в мир.

И снова перрон. И девушка в бежевом пальтеце и голубом платке с парусиновым чемоданчиком в руках.

– Лёля, не забывай! Пиши.

– Я буду, Тонечка. А ты молись за меня.

– Конечно. Бог даст, вернешься. Еще будем Пасху вместе встречать!

Лёля грустно улыбнулась. Что-то отчетливо говорило ей, что больше никогда она не будет встречать Пасху в Марфо-Мариинской обители и больше никогда не увидит своей кузины. И никогда у нее уже не будет таких светлых дней в жизни.

– А это… – Тоня сунула Лёле маленький конверт. – Передай моему отцу. Письмо от меня. Ну, с Богом.

Антонина перекрестила Лёлю. И пошла быстрым шагом прочь, не оборачиваясь.

Лёля заплакала.

За эту неделю весна ворвалась в Москву: деревья стояли в пышных зеленых одеждах, пахло черемухой, свежей землей и сладким воздухом.

Прощальный гудок. Поезд запыхтел и отправился. Пых-пых-пых-пах-пах. Лёля сидела в вагоне, прижавшись лбом к холодному стеклу, и ей казалось, поезд шепчет: Пасха-Пасха-Пасхальные люди…

На окне третьего этажа в доме номер восемь по улице Кирова всегда стояли цветы: весной и летом здесь цвела душистая герань, а осенью и зимой красовался раскидистый фикус. В квартире с цветами жила пожилая учительница русского языка и литературы. Вечерами ее лицо с высоким лбом и седыми волосами, туго затянутыми в аккуратный пучок, также можно было увидеть у этого окна. Женщина сидела и смотрела в небо. Наверное, она любовалась закатами.

Ольга Михайловна слыла в этом городке особой странной: она была приветлива с людьми, но почти не имела друзей и практически никуда, кроме школы, не выходила. Она не участвовала в общественных мероприятиях, не посещала местный клуб самодеятельности и никого не звала к себе в гости.

Сама она жила одна в маленькой комнатке, с простым, даже строгим убранством. В городке говорили, что Ольга Михайловна – старая дева. Мол, был у нее когда-то жених, но то ли что-то с ним случилось, то ли он куда-то исчез, а может, и вовсе (тут собеседники понижали голос и с опаской оглядывались) расстрелян… Так или иначе, замуж учительница не вышла и посвятила всю свою жизнь своим ученикам. Сама Ольга Михайловна о себе никогда не рассказывала. Но по ее осанке и некоей силе, спрятанной в глазах, можно было вполне заключить, что она вышла не из рабочего класса.

Вот и сегодня Ольга Михайловна подошла к окну. Прозрачные краски апреля изменили даже эту серую улицу. Земля просыпалась, перешептываясь с ручейком, вверх тянули свои руки вязы, и молодая зеленая травка уже радовала глаз своей свежестью.

Ольга Михайловна открыла форточку, и легкий ветер ворвался в ее комнату. Она поправила прядь седых волос и отошла от окна.

Кукушка в часах пропела шесть раз. Это была суббота. А завтра – воскресенье.

Ольга Михайловна потянулась к шкафчику: там, в корзиночке, под белой вышитой салфеткой стоял маленький куличик да лежали три красных яйца. Завтра – Пасха.

Учительница отодвинула корзиночку, протянула руку в дальний уголок и вытащила резную шкатулку. В этой шкатулке хранились письма. Ольга Михайловна всегда их перечитывала в Великую Субботу. Это были письма от её двоюродной сестры – Антонины.

После той поездки в Москву Лёля так и не вернулась в Марфо-Мариинскую обитель. Родители не одобрили желания девушки стать сестрой милосердия. Ее религиозность им казалась излишней. Но Лёля ходила в церковь каждое воскресенье, положившись на волю Божию.

Письма от Тони приходили сначала очень часто, затем дважды в год: на Рождество и на Пасху. А затем и того реже: началась мировая война.

«Ma cherie, – писала кузина в 1916 году. – Ты бы не узнала сейчас нашей обители! К нам приехали 120 монахинь из разгромленного польского монастыря и 100 девочек-сирот. Лазарет всегда полон солдат. И наши былые двадцать две койки уже никого не вмещают. Матушка выстроила специальный корпус, где могли бы проживать семьи раненых. Теперь работы у меня хватает! Раненым хорошо у нас. Многие даже не торопятся выздоравливать! А службы мы часто проводим в Марфо-Мариинском храме при лазарете, так что больные могут слышать молитвы в своих палатах.