Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Тут подъехали дефенса сивиль [220], подогнали машины, и мы стали перегружать, оне стали возить по бедным и по школам. Подъехал телевидер, стал заснимывать и всё расспрашивать, пришлось всё повторить. Оне спрашивают:

– В чём вам помогчи?

– Мы были очень рады, еслив помогли бы продать наши вот ети картины, ето всё вышито.

Оне разахались, пообещались помогчи.

– А где будете ночевать?

– Не знаю.

Покамесь разгружали, нам известили, что спать уже есть где, и через мале́нькя известили: можете сделать выставку в центре, музей-вагон, и пообещали всё заснять в телевидер для рекламы. Ета вся забота интендента, и передал, «что нужно – пускай обращается». Мы сердечно поблагодарили, всё разгрузили, все картины увезли в музей, сами пошли ночевать, нас проводили и устроили в гостинице государственной, где съезжаются делегации спорта, ета гостиница хорошо устроена, конфортабельно.

Мы ночевали, утром рано сделали выставку, и с девяти часов пошёл народ. Боже ты мой, как оне нас жалели и тут же удивлялись нашим искусством! Мы наше художество пустили по дешёвке, кажду картину продали по триста – четыреста долларов, и за три дня всё продали на семь тысяч шестьсот долларов. За ети три дня мы увидели разных национальностей: приходили армяны, югославы, итальянсы, американсы, украинсы, франсузы, русски. Но чу́дно, каки́ ето русски: ето переродки, четвёртого поколения. Оне нас пригласили в гости, показали свой клуб, их хоро́ша группа, оне практикуют русскую культуру и на День емигранта выступают, уже три раза́ вышли первыми по танцам, интересно возобновляют казачество, и нас пригласили, и поудивлялись, что мы до сего дня носим русские вышиты рубахи. Нас многи приглашали на работу, приходили португальсы и просили, чтобы мы для них садили овощи, хоть сколь, оне поставшики на рынках. Мне идея понравилась, но на чё работать – своёй земли нету, работать с кем-то всегда получается обман. Ну, посмотрим.

Зашёл к нам один итальянес, разговорились. Он работает в мунисипалитете, пригласил в дом, живёт хорошо, жена итальянка, сын и дочь. Он мне рассказал, что у него брат уехал в Италию и зарабатыват хорошо на сельским хозяйстве и что сельско хозяйство там выгодно, потому что нихто на земле не хочет работать, вся молодёжь ушла в город, одне старики остались на земле, и Италия нуждается земледельсами. Дал мне адрес брата и позвонил брату, дал мне трубку, мы по телефону поговорили. Он приглашает: работы много, хорошо плотют, он доволен. Я ответил:

– Подумаю.

– Ну, ежлив что, звони.

Мы обошли всех, поблагодарили и отправились домой. Дома Андриян разорялся, что подарили тыквы:

– Я бы всё продал!

– А почему не поехал?

– Оне не мои.

– Так что помалкивай, а я доволен: мы бедных помиловали, а Бог нас помиловал.

Стал рассказывать, что на юге заработки хоро́ши и нас приглашают, португальсы нанимают овощи садить, и в Италию выгодно на земле работать. Андриян сразу заявил:

– Мня не шшитайте, я уезжаю в Уругвай на рыбалку. Не надо ни сеять, ни полоть, поймал и сдал – вот и деньги. Надоело мне скитаться, поеду жить в деревню.

– Да Андриян, ты первый не вытерпишь, бросишь деревню.

– Ты мня ишо не знашь, не так как ты, надо было терпеть да жить.

Мне стало обидно, но я промолчал. Стал Марфе говорить:

– А твоё какоя мнения?

– Куда дети, туда и я.

– Но Марфа, не забудь, вы собрались на огонь, будете слёзы лить. Я в Уругвай не поеду, и тебе без меня придётся чижало. Сама же рассказала, что без меня Андриян опять бил ребятишак и налетал на тебя.

Молчит. Стал спрашивать Алексея, тот:

– Не знаю, что и делать. На земле работать – много обману, все собрались в Уругвай, мне неохота отстать. Тятя, ты поезжай в Италию, а там видать будет.

Я вижу, что у них всё заодно, мне стало горькя-обидно. Оне собрались, я не поехал, отдал Марфе семь тысяч долларов, а сам себе оставил шестьсот долларов. Но ето расставание для меня было очень чижёло. Всю жизнь я заботился об них, ко всему приучил, никогда не были ни холо́дны, ни голо́дны, всегда сыты и одеты – теперь моё не стоит ни гроша и я нихто.

– Но Марфа, что ты думаешь? Знаю, что мы с тобой всяко прожили, и несладко нам пришлось, и всё я тебе простил, много мне не нравилось, как ты поступала с мужем, для тебя пе́рво дети, а потом муж. Я всё ето терпел, за то что дала мне здоровых и умных детей. Теперь под старость муж хуже, чем дети, но ето последняя твоя ошибка, ето тебе не радость, а горе. Вот подожди, ты ни раз не подумала обо мне, и везде я старался и заботился обо всех и об тебе, но, видать, ты ето не поняла. Много не пройдёт, и ты хватишься.

С поникшей головой поехал в Буенос-Айрес. Визы в Италию мне не дали, работы нихто не даёт: сорок четыре года уже шшитают старик. Нет работы, жить дорого, я нашёл дешёвенькю гостиницу, устроился и два месяца проискал работу, но нихто не принимает. Я стал переживать, деньги вышли, я уже три дня не ел, с гостиницы выгнали, что деняг нету. У нас оставались ишо картины, я в центре на улица Флорида стал их продавать, но нихто не берёт. Стою голодный, подходит ко мне нищий и спрашивает:

– Что такой невесёлой?

Говорю:

– Уже три дня ничего в рот не брал.

– Почему?

– Деньги вышли, негде ночевать и покушать.

– Да, ето Буенос-Айрес. Слушай, а ты обращался в церкву?

– Нет, а что?

– Да оне помогают таким случаям.

– А где ето?

– Да ето близко. – Указал улицу, номер и наказал: – Придёшь, будет большая очередь, ставай на очередь, но ни с кем не разговаривай. Дойдёт до твоей очереди, попроси поговорить с Ольгой и расскажи твою проблему, она тебя устроит.

Я картины отнёс в гостиницу, попросил ради Бога поберегчи их, а сам взял газету, что засняли с тыквами в Комодоро, прихожу. Ой, кака́ очередь! Квартала три, и каких толькя нету: нишши, семейны, старики, молодыя, помешанны умом, – да всяки-разны. Я стал в очередь, но мог бы провалиться со стыда – провалился бы, все прохожи смотрют. Вот до чего я дошёл: не нужон ни семье, ни Богу. Дождался своей очереди, у меня спрашивают:

– Зачем пришёл?

– Пожалуйста, хочу поговорить с Ольгой.

– У ней большая очередь. Что вы хотели, в чем можем помогчи?

– Я уже три дня не ел, вот газета, там сказано, хто я.

Ета женчина взяла газету и унесла. Немного сгодя подходит женчина, ласково здоровается и говорит:

– Я Ольга, пожалуйста, иди за мной.

Завела меня в свой кабинет. Ето правды, у ней на приём была большая очередь, она стала мня расспрашивать, хто и откуду и как попал сюда, и говорит:

– Я тебя не могу устроить где попало – ваша категория подсказывает. Но подожди, я свяжусь с нашими ога́рами [221]и посмотрю, где тебя устроить. Вот тебе пропуск, иди покушай.

Иду в зало, где кормят, – матушки! По́лно народы: матери с детями, старики, старушки, нищи и молодыя, – всё ето смотришь, сердце сжиматся. Но кормют хорошо, я покушал, вернулся к Ольге и жду очередь. Уже к часу дня выходит Ольга, вызывает меня: