Владимир Власов - Буддийское сердце

Услышав слова эти, достиг Хуймин просветленья.

Его прошиб тут пот, из глаз же слёзы вдруг полились,

Он молвил: «Сказанного суть дало мне просветленье,

Из сокровенных ваших слов вдруг тайны мне открылись,

Но есть ли что-нибудь более глубокое в ученье»?

– «То, что поведал я тебе, и тайны не имеет, -

Сказал Шестой Учитель так, кивая головою, -

Ведь изначальный облик твой останется с тобою,

С ним тайна сохранится та, которой он владеет».

Сказал Хуймин: «Я у Хуанмэя много лет учился,

Но с ним не смог уразуметь свой облик, изначальный,

Но с вами же мой ум вдруг ярким светом озарился,

Как будто он настиг меня, проделав путь свой, дальний.

Я уподобился вдруг, получая наставленье,

Тому, кто воду пьёт, её вкус сразу понимая,

Могу ли быть учеником я вашего учения,

И почитать вас так, учителем своим считая?»

– «Мы оба есть ученики Хуанмэя, как ты знаешь, -

Сказал Учитель, – он в своём ученье был отменным,

Но ты должен ценить, что ты достиг, что понимаешь».

Умэнь заметил: «Патриарх Шестой был совершенным.

Ему заботиться так о монахах удавалось,

Что кожуру с плода снимал он, объяснив с уменьем,

И, вынув косточку, ученику в рот клал ученье,

Которое тому проглатывать лишь оставалось.

Нарисовать иль описать такое разве можно?!

Хоть восславляй его, оно недостижимым будет,

Ведь изначальный облик ни в чём спрятать невозможно,

И даже если мир исчезнет, он всегда пребудет».

Один монах спросил наставника Фэнъаня смело:

– «Хоть каждый человек и обладает пониманьем,

Бытья смысл нам не выразить ни словом, ни молчаньем,

Но как поведать истину, когда не ясно дело»?

Фэнъян сказал: «Весна на берегу мне снится, южном,

Янцзы, и стайка птиц щебечет среди ароматов

Цветов, а я иду по полю в направленье, нужном,

И засылаю в дом красавицы, желанной, сватов».

Умэнь рёк: «Поученья вспышкам молнии подобны,

Тем, что дорогу путнику их светом освещают,

Зачем же он к словам давно умерших прибегает,

Для пониманья смысла личные слова удобны.

Идти ведь каждый должен своим только путём, личным.

Тогда-то о самадхи говорить переставая,

Ты сможешь одной фразой истину сказать отлично,

Заветных строк, уж кем-то сказанных, не разглашая.

Зачем чужими истину высказывать словами?

И путать чувства, времена, эпохи и народы?

Нам наша жизнь дана одна, и жить должны мы сами,

Уж лучше не болтать совсем, учиться у природы.

Наставнику Яншаню снилось, он переместился,

В царство Мартрейи, восседая на третьем сиденье.

Один святой вдруг объявил: «Сегодня будет бденье,

Прочтёт нам проповедь Яншань, у нас что поселился».

Яншань вскочил тут с места, посох выхватив святого,

Сказал собравшимся: «Помимо всех наших желаний,

Вне четырёх тезисов и двух сотен отрицаний -

Вся Махаяны Истина»! И ничего другого.

Умэнь сказал: «Садишься впереди, то первым будешь,

Была ли это проповедь иль не была – не знаю,

Но проповедь, как речь, сложна, – я это понимаю,

Откроешь рот – солжёшь, смолчишь же – истину погубишь.

Сказать иль промолчать – у всех сомненья были раньше,

Тот, кто не говорит и не молчит, всегда считает,

Что он хитрее всех вокруг, и правду всегда знает.

Но так ли? Он стоит от правды в тысячу раз дальше.

Как хорошо под небом голубым в сон погрузиться,

И в этом сне увидеть сны об этом сновиденье,

Где Истину откроешь всем тем, кто тебе приснится,

Сужденья свои выскажешь всем с третьего сиденья.

Фаянь, аббат монастыря Цинлян, раз для прихода

Перед началом проповеди приказал монахам

Двоим поднять из бамбука в зал занавес у входа.

Те начали тянуть верёвки, свёртывая махом.

Фаянь, на них глядя, сказал, оценку им давая:

– «У них совсем нет согласованности в их движенье:

Один из них прав, а другой ошибся, я считаю».

Умэнь заметил: «Он не прав, высказывая мненье,

Кто в постиженье истины прав, а кто ошибался, -

Нам сложно выяснить, у каждого ведь своя мера,

А настоятель монастыря выяснить старался,

Его же подводила его собственная вера.

Тот, кто способен взглядом мудрости взглянуть на вещи,

Поймёт, где промах дал аббат Фаянь в своих сужденьях,

Искать не нужно меру правоты и заблужденья,

Так как вопрос об Истине и Правде будет вещий.

Вот поднят занавес, и Небо чистое открыто,

Но небеса не будут угождать и школе нашей,

Не подражайте небесам, не спорте с ними даже,

А скройтесь там, где всякое влияние закрыто.

Монах спросил Наньцюаня: «Истина ли существует,

Которой прежде не учил никто в подлунном мире»?

– «Да, – молвил Наньцюань, – она действительно бытует».

– «А что за истина? В каком она живёт эфире»?

Сказал тот: «Не Будда – это, не вещи, не сознанье».

Умэнь заметил: «На один вопрос лишь отвечая,

Наньцюань совсем растратил ума всё состоянье

И всё этим испортил. Расточительность какая»!

В безмолвии сокрыта настоящая заслуга,

И даже если высохнут моря, исчезнут знанья,

В природе есть, что может находиться друг без друга,

Слова не приведут нас к истинному пониманью.

Когда Дэшань пришёл за наставлением к Лунтяню,

Они вдвоём вели беседы до глубокой ночи,

Сказал учитель, наконец: «Уж поздно, утром ранним

Вставать нужно, работать, и слипаются уж очи.

Тебе бы нужно уходить». Дэшань наружу глянул.

– «Там ничего не видно», – он сказал тревожно.

Лутань зажёг свечу, ему дал в руки осторожно,

Когда тот взял, задул её. Дэшань душой воспрянул,

Постигнув Истину. Лутань спросил: «Что тебе ясно»?

Дэшань сказал: «Отныне я не буду сомневаться

В правдивости слов старых мудрецов. Я сам напрасно

Искал места, где они будто могут ошибаться».

Лутань сказал монахам утром: «Есть один меж вами,

Как кончики мечей- зубы его торчат из древа,

Рот – чаша, полная крови, что есть между зубами

Слова – как у дракона из пылающего зева.

Ударить его если палкой, он не повернётся,

И не оглянется, так велико его стремленье,

А вот когда он до вершины, горной, доберётся,

То светоч моего туда он донесёт ученья».

В тот самый день Дэшань сжёг к сутрам свои толкованья,

Сказав: «Как б ни были мои все мысли здесь глубоки,

Пред истиной они лишь волоски у мирозданья,

Мир объяснять – что капать в океанские истоки».

Сказав эти слова, Дэшань тот монастырь оставил.

Умэнь сказал: «Дэшань был недоволен в рассужденьях

В своих краях, ученья он отцов с юга не славил